Кабы мог, он бы и мерки завел другие
     ради своей бесчестной выгоды.
И вот когда он, случайно или нарочно,
     повстречает моего хозяина,
тут-то они вразумляют друг друга.
И все-таки, ей-ей, сказать по правде,
     если уж надо выбирать,
     то я выбираю своего.
Хоть какой он ни на есть, а по крайней мере
     держит нас без скупости.
Да беда, что слишком часто дерется
     и всегда кричит на нас.
Так пусть уж и того и другого
     накажет бог!
А мы не так уж глупы и не так уж несчастны,
     как некоторые думают.
     Нас считают сонливцами
     за то, что днем нас клонит ко сну:
но это потому бывает,
     что мы зато по ночам не спим.
Днем наш брат храпит, но сразу
     просыпается, как только все заснут.
Ночь, по-моему, самое лучшее,
     что сделала природа для людей.
Ночь для нас – это день:
     ночью все дела мы делаем.
Ночью баню мы принимаем,
     хоть и предпочли бы днем;
моемся с мальчиками и девками —
     чем не жизнь свободного?
Ламп мы зажигаем столько,
чтобы свету нам хватало,
     а заметно бы не было.
Такую девку, какой хозяин
и в одежде не увидит,
     я обнимаю голую:
щиплю за бока, треплю ей волосы,
     подсаживаюсь, тискаю,
ласкаю ее, а она меня, —
     не знавать такого хозяевам!
А самое главное в нашем счастье,
     что нет меж нами зависти.
Все воруем, а никто не выдаст:
     ни я тебя, ни ты меня.
Но следим за господами
     и сторонимся господ:
у рабов и у служанок
     здесь забота общая.
А вот плохо тем, у кого хозяева
     до поздней ночи все не спят!
Убавляя ночь рабам,
     вы жизнь им убавляете.
А сколько свободных не отказалось бы
с утра жить господами,
     а вечером превращаться в рабов!
Разве, Кверол, тебе не приходится
     ломать голову, как заплатить налог?
А мы тем временем живем себе припеваючи,
Что ни ночь, у нас свадьбы, дни рождения,
     шутки, выпивки, женские праздники.
Иным из‐за этого даже на волю
     не хочется. Действительно,
     откуда у свободного
     такая жизнь привольная
     и такая безнаказанность?
     Но что-то я здесь замешкался.
Мой-то, наверное, вот-вот
     закричит, как водится.
Не грех бы мне так и сделать, как он сказал,
     да закатиться к товарищам.
          Но что получится?
     Опять получай, опять терпи наказание.
Они хозяева: что захотят, то и скажут,
     коли в голову взбрело,
     а ты потом расплачивайся.
Боги благие! ужель никогда не исполнится
     давнее мое желание:
чтобы мой дурной и злой хозяин
стал адвокатом, канцеляристом
     или местным чиновником?
     Почему я так говорю?
Потому что после свободы
     тяжелее подчинение.
Как же мне не желать, чтобы сам испытал он
     то, чего никогда не знавал?
Пусть же он наденет тогу,
пусть обивает пороги,
     пьянствует с судейскими,
пусть томится перед дверями,
     пусть к слугам прислуживается,
пусть, оглядываясь зорко,
     шляется по форуму,
пусть вынюхивает и ловит
     свой счастливый час и миг
     утром, днем и вечером!
Пусть преследует он лестью
     тех, кому не до него;
пусть свидания назначает
     тем, кто не является;
пусть и летом не вылезает
     он из узких башмаков!

CURIOSA

Это перевод пародии. Пародии переводятся редко: чтобы они правильно воспринимались, нужно было бы сперва перевести все пародируемые произведения. Без этого культурного фона они ощущаются не как пародии, а как самостоятельные комические (или даже не комические) произведения. Так сочинения Козьмы Пруткова для современников были пародиями, а для потомков – поэзией абсурда. А. Э. Хаусмен был крупным поэтом и еще более крупным филологом-классиком. У пародии Хаусмена два адреса: первый – Эсхил, его любимый драматург, второй – учебные переводы: буквальные, естественно рождающиеся при всяком школьном чтении трудного автора на малознакомом языке. Поколение спустя эти же «профессорские переводы» дали Э. Паунду толчок для его Проперция. Сюжет «Отрывка» – из мифа об Алкмеоне, который мстит своей матери Эрифиле за то, что она когда-то погубила его отца: точь-в-точь, как в мифе об Оресте и Клитемнестре. В 90 строчек вмещены диалог, хор и развязка. В диалоге выставлены напоказ все натяжки однострочных реплик стихомифии, в хоре – и банальность философии, и неуместность мифа, в развязке – противоестественность трагического действия за сценой и неподвижного обсуждения на сцене. Первая строчка копирует первую строчку «Антигоны» Софокла с ее синекдохой «О любимейшая голова Исмены…», дальше с таким же буквалистическим щегольством копируются и метонимия «дождливый Зевс», и метафора «сестра грязи», и гендиадис «стопами и поспешностью», и гистеросис «сдержу бессловесный язык». Когда в 1959 году отмечалось столетие Хаусмена, английские античники перевели этот «Отрывок» точными греческими стихами: получилось очень торжественно и совсем не смешно. Студент Хаусмен писал для своих товарищей, читавших Эсхила по-гречески, мне переводить приходилось для тех, кто читает Эсхила в русских переводах, поэтому у пародии оказалось не два, а три адреса: сюжетные натяжки в ней – от Эсхила, ритмическая вычурность (особенно в хорах) – от Вяч. Иванова, буквализмы и прозаизмы – от учебного перевода.