Я поднимаюсь и иду в ванную. Хочу набрать воды и оттереть все это. Все до единого зеркала перебиты, пол усеян осколками, которые хрустят под ногами, а на стене все той же красной краской написано: "ублюдок". Я хватаю с пола полотенце, мочу его и пытаюсь смыть эту дрянь. Он один стоил сотен жизней! Он был лучше вас всех!

Я тру стены, ковер…Да все вокруг! Руки болят и не слушаются, и только теперь я успокаиваюсь. На трясущихся ногах бреду в его спальню, дверь которой теперь распахнута и тоже почти сорвана с петель. Тут все вверх дном: матрас валяется на полу, шкаф выпотрошен.

Я мечусь по комнате, пытаясь разыскать хоть одну его вещь. Они все растащили на сувениры! Я совсем уже отчаиваюсь найти хоть пуговицу, когда, наконец, замечаю под кроватью белую рубашку. Опускаюсь на колени и осторожно достаю ее. Обнимаю, поливая слезами и шепча о своей любви к Митчеллу. Я скидываю блузку и бюстгальтер и надеваю ее. Обнимаю себя и Митчелла заодно, как делала когда-то с его футболкой. Его запах, такой теплый и родной, обволакивает меня.

Так называемая подсобка пуста. Они вывезли стол и морозилки - осталась только ванна. Еще никогда от этого места так сильно не веяло смертью и одиночеством.

Я затаскиваю матрас на кровать и скорчиваюсь на нем, несмотря на бурые пятна, которые покрывают всю поверхность. Меня трясет, и я уже больше не в силах держаться. Плачу горько и отчаянно.

Слезы кончились, но гнев никуда не делся. Поворачиваюсь на спину и вижу свое отражение в единственном целом зеркале.

- Ты доволен, Митчелл? - кричу я во всю силу легких. – Я живу! И эта жизнь хуже смерти. Зачем ты это сделал? Зачем бросил меня? Зачем пошел к ним и все испортил?

Голос сорван, глаза сухие, а внутри все так же больно. Можно сколько угодно орать на того, кого уже нет, но легче не станет. Закрываю глаза и проваливаюсь в тяжелый тревожный сон, во время которого сердце то и дело выскакивает из груди.

Митчелл гладит меня по щеке. Я прижимаю его пальцы к губам. Они холодные и твердые. Я поднимаю глаза и вижу его лицо с мертвыми побелевшими глазами.

- Не уходи, - шепчу я.

Митчелл качает головой.

Я сажусь на кровати, дрожа от холодного липкого пота, который покрывает меня с головы до ног. Это был, как и всегда, всего лишь сон.

Я хочу снова заснуть, чтоб побыть с Митчеллом хотя бы так, но уже десять утра, а в одиннадцать у меня встреча группы. Я торопливо собираюсь: закатываю рукава ЕГО рубашки и завязываю ее на талии. Сую ноги во вчерашние туфли, на ощупь приглаживаю растрепанные волосы и несусь на улицу. Пытаюсь поймать такси, но те пролетают мимо, словно я невидимка.

Тогда я снимаю туфли и бегу с ними в руках. Мне предстоит преодолеть три квартала. Бег радует: так я чувствую себя свободной и сильной - меня больше не ограничивает тюремный двор.

Вспотевшая, расхлёстанная с туфлями в руках, я забегаю в зал 9А. За мной захлопывается дверь; в повисшей тишине звук получился громоподобным. На меня смотрит десяток глаз, воздух наэлектризован, и пахнет ненавистью. Я сообщница серийного убийцы и насильника в комнате, набитой полицейскими. И мне придется изливать перед ними душу.

- Простите, я опоздала, - говоря я, выравнивая дыхание.

- Ничего, Ребекка. Садитесь. - Пожилая женщина указывает на единственный свободный стул.

Я сажусь напротив широкоплечего блондина в сером костюме и натягиваю туфли.

Сдвинутые брови, лица, искаженные отвращением, – вещи привычные. Но есть и такие, кому просто любопытно. Или даже весело.

Здоровый бритый наголо парень, похожий на стриптизёра, ухмыляется и громко спрашивает: