Он мыслил рационально и был далек от церковных ритуалов. «Я ни разу… в жизни, – признавался он жене в 1886 году, – не был на заутрене перед Светлым Воскресением». Позже отметил в дневнике: «Религия и философия, в сущности, враги по сути… В истории человеческой мысли философия сыграла и играет великую роль: она исходила из силы человеческого разума и человеческой личности и выставила их против того затхлого элемента веры и авторитета, какой рисует нам всякая религия».

Казалось бы, перед нами – атеист. Но это не так. Религию и науку (веру и рассудок) он считал взаимно дополняющими.

«Как христианство не одолело науки в ее области, – считал он, – но в этой борьбе глубже определило свою сущность, так и наука в чуждой ей области не сможет сломить христианскую или иную религию». И еще: «Прекращение деятельности человека в области ли искусства, религии, философии или общественной жизни не может не отразиться болезненным, может быть, подавляющим образом на науке».

Он выработал в себе способность концентрировать не только интеллектуальные силы, рассудок, но и эмоции, вдохновение в процессе научных исследований. Такая способность определяется активным взаимодействием обоих полушарий головного мозга (правого – преимущественно эмоционального и левого – «рассудочного»).

Заурядный ученый предпочитает выполнять рутинную работу по указаниям заказчика или научного руководителя. Это позволяет достигать определенных успехов без большого напряжения души, шаг за шагом поднимаясь по ступеням карьеры от кандидата до академика.

Вернадский понимал науку иначе – как искание истины. Он писал: «Ученые – те же фантазеры и художники; они не вольны над своими идеями: они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они работают…

По природе я мечтатель, и это опасная черта; я вполне сознаю, что я могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведет меня в дебри, но я не могу не идти по нему, мне ненавистны всякие оковы моей мысли… И это искание, это стремление есть основа всякой ученой деятельности; это позволит не сделаться какой-нибудь ученой крысой».

Увлечься ложным, обманчивым ему не давал скептицизм, воспитанный исканиями истины, и трезвый рассудок. А сильные чувства и мечтательность преодолевали «земное тяготение» рассудка и бесплодность скептицизма. Такое гармоничное соединение трудно совместимых качеств и составляет, по-видимому, основу того, что мы называем научным гением. Вдобавок присоединяется к этому чувство прекрасного, ощущение красоты природы и мысли, ее познающей.

«Разве можно узнать и понять, – восклицал он, – когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий. Говорят, одним разумом можно все постигнуть. Не верьте, не верьте!.. Мне представляется разум и чувство тесно-претесно переплетенным клубком: одна нить – разум, а другая – чувство, и всюду они друг с другом соприкасаются».

…Недавно по ТВ в какой-то передаче было сказано, будто Вернадский вернулся в Россию из Парижа, где он пребывал в эмиграции. В действительности его командировала Российская академия наук для чтения лекций в Сорбонне (об этом мы уже упоминали). По дороге он по приглашению ректора Карлова университета в Праге выступил с сообщением о химическом составе живого вещества, в предисловии высказал мысли, актуальные и для нашего времени: