«В тесном единении всех славянских ученых – в их более влиятельном положении в жизни – лежит будущее всех славянских народов, ибо реальная сила человечества есть научное творчество…

Оно – единственная защита от упадка и вырождения. И оно исключительно ценно в наш век, ибо неизбежно ведет к единению человечества, так как только в науке мы имеем такое проявление человеческого духа, которое обязательно и непреложно в единой форме своего проявления для всякого человека, тогда как другие духовные создания человеческого гения – религия, искусство или философия – неизбежно многоразличны, как… проявления человеческих или народных индивидуальностей. И в то же время эта единая научная творческая работа человечества, выливающаяся в единой форме, глубочайшим образом связана с тайниками национальной народной жизни его народов…

Мы все должны чувствовать всю славянскую научную творческую работу как единую, как свою родную, какой бы из отраслей нашего великого племени она ни создавалась».

Такого единства боялись враги России, Советского Союза, славянского мира. Они добились своей цели: разрушили СССР, разъединили славянские народы, постарались посеять вражду даже между близкими «родственниками» – русскими и украинцами. Кстати, предки Владимира Ивановича были уроженцами Малороссии. Однако он, в отличие от местных националистов, прекрасно сознавал, что, отрешаясь от русской культуры, имеющей всемирное значение, и от ее основы – русского языка, – украинский народ резко понизит свой интеллектуальный уровень… Впрочем, и в нынешней России родной язык переживает едва ли не худшие времена за всю историю страны.

Владимир Иванович был идеологом единства и славянства, и мирового научного сообщества. Он воспринимал себя не только как индивидуум, но и как часть природы, человечества, родного народа, как бы продолжая свою жизнь на сотни лет в прошлое и распространяя ее на всю планету. Он прекрасно знал прошлое Отечества; был крупным историком русской и мировой науки и культуры вообще.

Он с юности стремился постичь окружающий мир, земную природу, и с полным основанием мог бы повторить вслед за Ломоносовым: я читаю и желаю понять нерукотворное Евангелие Природы. Это озарение пришло к нему в двадцатилетнем возрасте. Он записал в дневнике: «Прежде я не понимал того наслаждения, какое чувствует человек… искать объяснения того, что из сущего, из природы воспроизводится его чувствами, не из книг, а из нее самой… Какое наслаждение «вопрошать природу»! Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытке обнять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных ее областях!»

С той поры он не ограничивался знаниями, почерпнутыми из книг и статей (а читал он разнообразнейшую литературу на всех основных европейских языках). Он проехал тысячи километров на поездах и в телегах, пересекая вдоль и поперек Европу, Кавказ, Урал. Прошагал сотни километров, изучая рудники Польши, Чехословакии, Германии; древние вулканы Центральной Франции и огнедышащий Везувий; грязевые вулканы Тамани и Керченского полуострова, нефтепромыслы Баку; рудопроявления в горах Кавказа, Алтая, Средней Азии, на Украине; гранитные массивы Забайкалья и Франции, базальты Северной Ирландии…

Как геолог он охватывал мыслью миллионолетия существования биосферы и живого вещества; как историк прослеживал эволюцию мысли человечества за века и тысячелетия. Последнее обстоятельство во многом определило его представления о ноосфере. Владимир Иванович понимал ее как область господства научной мысли, определяющей деятельность человека.