Отношения между сёстрами были не то, чтобы прохладными, но и далеко не тёплыми. Самая старшая из них, Элиза считала Катарину глупой мечтательницей, а Томаса и вовсе избегала. Единственным желанным для неё мужчиной был Бог, к нему она стремилась с ранней юности, но отец был против её пострига в монахини, а теперь ничто не держало Элизу здесь.

Катарина знала, что сестра уйдёт в монастырь сразу после похорон. Но ничуть не жалела о решении Элизы. Без её зоркого надзора и бесконечных выговоров, несомненно, станет легче дышать. Потому что порой Катарине казалось, будто старшая сестра догадывается об её тайне. И девушка старательно прятала виноватые глаза, встречаясь взглядом с Элизой…

— …помни, дорогая, все мы в руках Господа. — донеслось до Катрины, когда она бухнула вёдра с ледяной водой на крыльцо.

В сенцах разговаривали София и старый Никола, местный священник. Церкви в деревне не было, но маленький, давно нуждающийся в капитальном ремонте храм, посещали все. Катарина не была особо набожна, втайне считая, что никакой Бог не спасёт их ни от чумы, ни от оборотня. Где он был, воспетый Иисус, когда порожденье тьмы явилось в этот мир, жестоко убивая невинных людей?

Всё это предрассудки, и не более.

Девушка со вздохом подхватила вёдра, медленно поднимаясь по крыльцу, расчищенному от снега Большим Сэмом. Входить в дом не хотелось, там витал запах смерти и страха, но оставить воду на улице Катарина не могла. Она покроется льдом, а ей ещё нужно перемыть гору посуды. Прошмыгнув на кухню, где весело пылал огонь в печи, и было тепло, она собралась поставить ношу на пол, как кто-то подхватил вёдра. Девушка резко обернулась, тотчас ощутила, как неистово забилось сердце при виде высокого молодого мужчины, одетого в зелёный суконный камзол, и с облегчением бросилась в его объятия.

Надёжные мозолистые руки обняли её за спину, укрыли от всего прочего мира, прижали к груди. Катарина зажмурилась, с наслаждением вдыхая знакомый запах горького табака, и упиваясь горячим, прерывистым дыханием Томаса. Слёзы, так долго сдерживаемые из гордости, обожгли веки, и покатились по щекам Катарины. Она судорожно всхлипнула, теснее прильнув к Тому.

— Ну, ну, крошка, поплачь… — уловив неловкую попытку девушки спрятать от него лицо, шепнул он, ласково поглаживая её по плечам. — тебе станет легче, вот увидишь.

— Я… — Катарина подняла голову, встретившись с потемневшими глазами Томаса. — я боюсь туда идти, Том.

— Так не ходи. — в два шага оттеснив Катарину назад, он принудил её опуститься на низкую скамейку возле печи, а сам сел на корточки напротив.

Она слабо улыбнулась, чувствуя себя уютно в кольце его рук. И смотрела, жадно, рассматривая каждую чёрточку мужественного лица, и не в силах была надышаться рядом с ним. Он был безумно привлекателен. Волевой подбородок, заросший колючей щетиной, чувственно очерченные губы, прямой нос, смоляные чёрные брови вразлёт. Глубокий шрам рассекал правую щёку от виска до уголка рта, и Катарина, не удержавшись, дотронулась до него, нежно провела по всей длине уродливой отметины. Давний рубец, напоминающий о схватке со зверем. Не с тем, что держит в страхе деревню, а с медведем, шкура которого служит теперь подстилкой для повозки.

Её храбрый, обожаемый Том. Её любимый… Брат.

— Послушай, крошка. Всё закончится, обещаю. Никто больше не пострадает. — красивые, сильные руки обвили её тоненькие, дрожащие пальчики, легонько стиснули, словно боясь сломать, и Том наклонился так близко, что Катарина замерла, мучительно переживая сладкие секунды томления. — я здесь, я не дам вас в обиду. Ни мать, ни Элизу, ни тебя, моя малышка. Особенно — тебя. Верь мне.