Да, знаю, что я влип. Уже давно это понял. Просто безнадёжно ловлю минуты рядом, прекрасно понимая, что никакого смысла в них нет. И ни к чему хорошему они не приведут.

— И как так получилось, что ты хорошо справляешься с ранами? — требовательно спрашиваю, когда Марина осторожно проводит обработанным перекисью ватным диском вокруг по размазанной крови.

Мне совсем не больно, хотя жгучая жидкость касается и самой сильной раны. Гораздо больше меня занимает, как неосознанно бережно действует Марина. Будто и не ненавидит меня.

Понимаю, что её скорее кровь стопорит от более жёстких действий, чем я. Но так легко представить обратное, особенно сейчас, когда аккуратные пальчики чуть ли не гладят, то и дело касаясь кожи.

Конечно, в этой обработке ран нет ничего особенного, но всё-таки вопрос уместен. Ведь совсем недавно, ещё до поцелуя, Марина запальчиво утверждала, что умеет справляться с ранами, и я так понял, почти любыми.

А пауза уже долго висит. И мне это совсем не нравится — я и рад бы не болтать, но безразличие и холод Марины вынести почти невозможно. Уж лучше пусть злится. Понимаю, что с учётом всей ситуации как раз такая, её мёртвая манера держаться, лучше всего поможет сократить время в плену. Сделать так, чтоб без глупостей.

Но глупостей и так уже выше крыши. И ещё навалит. Теперь без этого никак.

— Я задал вопрос, — жёстко напоминаю, провоцируя хотя бы недовольство.

Хожу по тонкому льду, конечно. Но что-то мне подсказывает, что мягкостью сейчас добился бы меньшего.

А так Марина хотя бы реагирует — причём мгновенно. Её действия становятся гораздо более резкими и усиленными, почти с агрессивным нажимом. Но я снова не чувствую боли, даже рад, что, значит, ещё могу вызвать в ней хоть что-то.

Где-то в подсознании уже бьётся мысль, что я могу попробовать решить ситуацию и сам. Хотя бы попробовать сделать так, чтобы никто не пострадал… Если хорошенько обдумать, это может быть реально. Да, есть риски, но разве оно того не стоит?

— Мама рано умерла. Помогать папе приходилось мне. Мы не держим прислугу. Вызываем только клининг, — всё-таки отвечает Марина. Так и слышу в голосе, что нарушить молчание её спровоцировало воспоминание о моём предостережении. Я ведь ей, можно сказать, угрожал.

Боится? Хорошо для дела, но…

Впрочем, пока я не придумал вразумительный план, не о каких «но» и речи быть не может. Поэтому выбрасываю из головы мысль как-то утешить Марину. Вместо этого вникаю в её слова.

— И часто твой папа нуждался в обработке ран? — неожиданно как-то, что у неё выработался именно этот навык. Может, это мы о Спицыне много чего не знаем, а не наоборот?..

Я всегда был в курсе только сторон бизнеса и его введения у наших конкурентов. Личное меня не интересовало. Отца, вроде, тоже. И уж точно сомневаюсь, что Антон удосужился выяснить всё максимально детально перед похищением.

— Он умеет держать удар, — с плохо скрываемым злорадством сообщает Марина. — На своём пути встречал немало моральных уродов, с которыми приходилось разговаривать с позиции силы.

Она с чуть ли не открытой яростью говорит это «моральных уродов», что я даже не сомневаюсь, что речь тут обо мне. Более того, что это — скрытая угроза. Мол, поплатишься ты ещё, Ковалевский.

Ну так я уже. И она не представляет, насколько. Хотя ей это знать и ни к чему.

— А ты дочь своего отца, — скорее одобрительно говорю, намекая, что удар Марина сейчас держит не хуже.

Знает, что безвыходная ситуация, но не сдаётся. Да ещё и угрожать умудряется. Такие барахтанья почему-то не только не злят, но даже не кажутся глупыми.