Брызнула жидкая птичья кровь.

Перепуганный Теряев ткнул пальцем в бог знает какую кнопку, и лифт, счастливо взвизгнув, не обращая внимания на открытые дверцы, помчался бог знает куда с почти реактивным воем.

Так Теряев оказался возле чердака.

На последнем этаже квартир не было. Там было сумрачно, гулко и пыльно.

Тусклые ступени винтовой лестницы в углу площадки привели Теряева к квадратному люку чердака с огромным, новеньким, блестящим замком.

Теряев его потрогал: замок был ещё в масле.

Во всем этом была какая-то тайна.

После обеда теряевская бабушка мыла посуду.

– Ба! А когда веники режут?

– Надо бы после Троицы. Через три недели. Да не получится. Тебе летом не за вениками ехать, а к родителям. Небось, скучают по тебе.

Теряев пожал плечами.

– Опять же, – говорила бабушка, – не куда-нибудь едешь, а в Африку. Посмотришь, какая она.

– Посмотрю, – согласился Теряев. – Но вот если бы с тобой в Африку поехать. И с Витей. Тогда было бы совсем хорошо… Ба! А моя сестрёнка, которая появилась в Африке, она согласится со мной играть?

– Не думаю. Она ведь ещё очень, очень маленькая.

Теряев вздохнул.

– Ба! Я в прачечную схожу.

– Куда ж ты пойдешь, у тебя еще сапожки не просохли.

– Пойду в ботинках.

– Так ты хоть галоши бы тогда надел.

– Не, галоши не модно.

– Что это ещё за «не модно»! Насмотрелся телевизора. Не пущу без галош!

Теряев исчез за дверью.

Бабушка вытирала посуду. Уронила тарелку в мойку, и та разбилась.

– К счастью, – сказала бабушка самой себе.

Теряев появился: из ботинок широкой каймой виднелся целлофан.

– Это что?

– Галоши наоборот. Внутренние.

– Заболел?

– Может, я первый так придумал, а за мной уж будет такая мода.

– И как же это, по-твоему, называется?

– Авангард.

– Пороть тебя некому. Надевай галоши!

Но след Теряева уже простыл.

Весна совсем уже распоясалась. С крыш капало. По дорогам текло. Сугробы становились немощны и неказисты. Деревья были ещё черны, но уже радовались, предвкушая грядущую жизнь, и махали Теряеву ветками.

Он помахал в ответ.

Теряев шёл себе и шёл из прачечной со внушительным пакетом в руках, пока не услышал:

– Спи, проклятая!

Остановился, оглянулся: у дверей продовольственного магазина стояла девочка с огромными, тёмными, злыми глазами и длинными косами, уложенными над ушами в «баранки». У ног девочки громоздились сумки, раздувшиеся от всевозможных товаров, и игрушечная коляска, которую девочка трясла так яростно, что беззащитная кукла едва не вылетала из коляски.

– Спи, проклятая! – шипела девочка.

Теряев подошел ближе.

Девочка взглянула высокомерно, но увидела целлофановую кайму над ботинками и спросила с любопытством:

– Это чего?

– Внутренние галоши, – сказал Теряев и пояснил: – Авангард.

Девочка не поняла, но на всякий случай обиделась и сказала:

– От такого слышу, – и тут же забыла о Теряеве, выхватила куклу из коляски и шлепнула ее по лбу. – Сил никаких нет. У людей дети как дети, а эта?! Изверг рода человеческого! Не пришей кобыле хвост!

– Не смей бить ребёнка, – сказал Теряев.

– А вы, гражданин, проходите, – процедила девочка сквозь зубы. – Шли себе своей дорогой – и идите.

– Разве так можно с детьми?

– И не встревайте в чужую жизнь! Заведите себе ребёнка и сами воспитывайте.

– Это не воспитание, – возмутился Теряев. – Это просто… просто антигуманное поведение!

– Спи, проклятая! Кому сказано?!

– Вы уродуете неокрепшую детскую душу, – безсильно сказал Теряев. – Вырастет потом из куклы пугало.

– Это я уродую?! Это она мне все нервы вымотает, пока не уснёт.

Отчаявшийся Теряев вырвал куклу из рук агрессивной мамаши и прижал к себе.