И Гоголь разделил печаль Теряева. Он сел, закутавшись в плащ, и понурил голову. Совсем как его памятник на Суворовском бульваре.

…Теряев сидел на лавочке и гладил по голове знакомую собачку.

Мимо шла энергичная девочка с открытым, волевым и радостным лицом.

– Здорово, Теряев! – она села рядом.

– Здравствуй, Барсукова.

Она вздохнула.

Теряев покосился на нее и отодвинулся.

– Как жизнь? – спросила Барсукова.

– Нормально.

– Нормально! – передразнила она. – Не чувствуешь разве: весна.

– Ну и что? – отвернулся Теряев. – Сговорились все…

– Разве ты не замечаешь ничего? – нежным голосом спросила Барсукова.

– Замечаю. Что все начали носами шмыгать! – ответил Теряев и шмыгнул.

– Фу, дурак ты какой-то!

Тут уж Теряев совсем расстроился, и весёлая словоохотливость ему изменила:

– Дура сама, – неумело отозвался он.

Шёл урок. Юная учительница с неустоявшеюся строгостью во взгляде успокаивала ребят:

– Тише, дети, не разговаривайте, сидите молча…

А дети хихикали и шептались.

Тогда Теряев сказал, как бы ни к кому не обращаясь:

– Тише, мыши: кот на крыше кошку за уши ведет. Кошка драна, хвост облез, кто промолвит, тот и съест.

– Теряев! – подняла его учительница.

– Я, – встал Теряев.

– Ты что там бормочешь?

– Я вам помогаю.

– Это как же?

– А чтобы никто не болтал, надо молчанку сказать.

– Кто тебя научил?

– Бабушка.

– Внимание, дети! – сказала юная учительница. – Сейчас Теряев представит нам типичный пример устного народного творчества. Представь, Теряев.

– Сорок амбаров сухих тараканов, – радуясь, сказал Теряев, – сорок кадушек моченых лягушек – кто промолвит, все это съест.

Весь класс захохотал.

– Ну ты даёшь, Теряев! – крикнули с «камчатки».

Теряев не понял, почему над ним смеются, пожал плечами и сел.

Была весенняя распутица, и на остановке застрял троллейбус.

Водитель вывел всех мужчин из салона в грязь, и они все толкали, но машина с места не трогалась.

Теряев бросил портфель на скамейку и тоже пристроился толкать. И тогда троллейбус двинулся.

Все ринулись обратно в салон, а Теряев – за портфелем.

Но двери закрылись, и ему пришлось ехать одну остановку, прицепившись сзади, и сетовать:

– Вот делай после этого добро троллейбусам!

Когда, возвращаясь домой, Теряев подходил к подъезду, к дому подкатил и остановился фургончик с трафаретной надписью на боку: «КОНТРОЛЬ ЧИСТОТЫ АТМОСФЕРЫ». С водителем фургона, очень молодым и всегда небритым Витей, у Теряева были приятельские отношения. Витя жил в соседнем подъезде.

– Са ва! – выйдя из фургона, приветствовал Витя.

– Сова! – отозвался Теряев.

Это у них было вроде пароля.

– Ну как? – спросил Витя.

– В смысле?

– Чем пахнет весенний двор, чуешь?

Теряев запрокинул голову, потянул носом и сказал:

– Весенний двор пахнет берёзовыми вениками.

– То-то, – сказал Витя.

– А как там насчет атмосферы? – поинтересовался Теряев, кивая головой в небо.

– В смысле?

– Ну, вообще… Жить можно?

– В пределах допуска. Но пора на электромобилях ездить.

– Не очень-то на них наездишься! Я вот сегодня из школы на троллейбусе… – начал было Теряев, но Витя перебил:

– Слушай, дай рубль до завтра.

– Нету, – сокрушился Теряев. – Завтра у нас пенсия.

Теряев вошел в лифт и нажал кнопку третьего этажа. Лифт пискнул, но ехать отказался.

Теряев опять нажал. Лифт сердито заурчал, но все равно не двинулся с места.

Тут дверь лифта распахнулась, и перед Теряевым предстал Суровый Сосед с первого этажа. Он был в кухонном переднике, с ножом и бледным телом потрошенной курицы в окровавленных руках.

– Так всегда! – закричал Суровый Сосед. – Сперва на лифте катаемся, а потом в подъезде курим! – и он замахнулся на Теряева куриным телом.