– И правда, Дежка, до чего же весело, плясать охота! – и Машутка пустилась в пляс, а за ней было и Дежка, да потом остановилась, глядя на радугу, и вдруг запела:

– Ой, Дежка, как это у тебя здорово вышло! Прямо как Татьяна, сестра твоя старшая, поет.

– Правда, хорошо пою, что ли?

– Хорошо, Дежка, давай еще! – И они запели дальше уже вдвоем:

А с горы на плотину съезжал экипаж, в котором сидели барыня и барышни. Услышали они, как девочки поют, и барыня велела вознице придержать лошадей.

– Ах, мама, как мило! – захлопала в ладошки одна из барышень.

– Василия Абрамыча дочка-с, – обернулся к седокам возница. – Винникова. Знамо дело, и песни у нее отцовы, солдатские, что ни на есть. Важно поет.

Смутившись под пристальными взглядами, девочки замолчали и встали с потупленным взором.

– Шарман! – изрекла старшая из барышень. – Надо бы их одарить во славу праздника! – И она приветливо помахала платком.

Возчик принял у барышни большой кулек со сластями, сошел с козел и поднес кулек Дежке:

– Пользуйте, Надежда Васильевна! Это вам от добрых барыней за хорошую песню!

А гуси словно услыхали эти речи, громко загоготали и крыльями захлопали…

– Если Бог есть, то Он все видит.

– А если нет?

– Что нет? Если не видит?

– Нет. Если Его совсем нет? То что?

– То не все ли тогда равно? Верно?

«Второй» пожал плечами. Шел дождь. Желтые от размываемой глины потеки обегали с крутого берега реку.

– Это Сейм?

– Сейм. По-русски Семь. Семь – значит много. Пришли поляки и назвали Семь Сеймом. Так и осталось.

– Почему русские не вернули прежнее название? Почему они такие покорные? Простота хуже воровства.

– Но это тоже русская пословица.

– Откуда ты знаешь? А может, исландская, и ее перевел при Петре какой-нибудь розенкрейцер Шварц.

– Шварц во времена Новикова, а при Петре Исландия все еще была на горизонте.

– Откуда знаешь?

– В «Комсомолке» вычитал.

– Плевицкий был поляк? Они венчались?

– Конечно, венчались. Впрочем, Эдмунд Мячеславович был, вероятно, католик.

– А Дзержинский?

– Что Дзержинский? Ты не знаешь, кем был Дзержинский? Дзержинский был коммунистом.

– Это я так просто, от дождя.

– Семь лет назад, когда я был «Вторым», мы снимали здесь фильм некоего дебютанта Бибарцева.

– Я знаю.

– И я бегал по утрам на Сейм вместе с двумя каскадерами. Они вставали один на плечи другого и прыгали с этого обрыва в реку. А потом один из них повесился в ленинградской гостинице, его звали Андреев.

– Как известного балалаечника?

– Не смешно.

– Прости, но я весь промок.

– Выпей коньяка.

– Не хочу.

– Чего это?

– Она не любит.

– Скажи – режиссер приказал. Нет, ты шутишь. Ты просто стесняешься. На, держи! – И режиссер достал из кармана початую фляжку. – Ты бы лучше думал об актрисе.

– Так об актрисе или о певице?

– О черте лысом, но чтоб мог мне сыграть Плевицкую!

– Ну, знаете, Альфред Никанорович, – перешел на «вы» «Второй», это вас может кто угодно сыграть, хоть Лия Ахеджакова, я уже не понимаю, что вам надобно.

– Ты бы лучше пил, не влюблялся в ассистенток, все бы понимал с полуслова.

– Виноват, я не влюблялся.

– А ослушаться боишься.

– Знаете, боюсь один остаться. Экспедиция долгая, а мне режим нужен.

– Да-с. Мы такими в ваши годы не были. Она тоже такой же прагматик? Впрочем, для сохранности реквизита это даже неплохо. Кажется, Иван Иваныч показался… Да куда это он? Крикни-ка в эту…