Прячась то за взрослых, то за ларьки и лотки с товаром, Дежка и Машутка с горящими любопытством и страхом глазами, следовали за Орешкой поодаль, а тот, не замечая ни девочек, ни прочих перешептываний и взглядов косых, шел да припевал, да притоптывал, да приплясывал:
А тут Орешке навстречу – поп из церкви:
– Ты, брат, почему нынче у обедни не был?
Молчит Орешка, насупился, голову повесил.
– Отвечай, брат, народ смотрит, ждет, чего скажешь.
Почесал Орешка в ухе, венок березовый с головы своей бесшабашной стащил и – бух на колени, да попу в ноги:
– Прости, батюшка, Христа ради, меня окаянного!
– Бог простит! Да ты доколь будешь народ православный пугать своим видом неприкаянным? У исповеди давно ли не был?
Молчит Орешка, и глаз не видно, только сопит носом в две дырочки, ажно песок пылью от того разлетается.
– Во имя Пресвятой Троицы, аз, недостойный иерей, властью, Богом мне данной, – кладет поп Орешке крест на макушку, – прощаю нонешнее твое прискорбное состояние не далее ближайшей же службы, понял? Не слышу гласа покаянного!
Тут Орешка промычал что-то, и плечи его содрогнулись… Народ одобрительно зашумел, засмеялся добрым смехом.
Машутка решительно дернула Дежку за рукав:
– Кума, пойдем домой, не то и нам достанется!
– Да, и правда, пора, ну, пойдем… Гля! – И Дежка вдруг показывает подружке зеленую бумажку под ногами.
– Три рубля! – воскликнула Машутка, а Дежка уж проворно подскочила сорокой и подхватила трешку с дороги, только ее и видели!
– Ну, Машутка, к мамочке бежим, покажем, сколько денег нашли…
И бросились они бежать что было духу. Машутка, задыхаясь от быстрого бега, говорила:
– Накупим себе нарядов, и все одинаково: тебе платье, мне платье, тебе полусапожки – мне, тебе полушалку красную, как у Катюшки Цыганковой, и мне. Полупальточки сошьем суконные…
– Сошьем, – отвечала Дежка. – Столько денег-то.
Дома у Дежки гостей полно. Мать неутомимо потчует наехавшую родню, хлопочет, раскраснелась и по-праздничному нарядна и оживлена.
Дежка глядит на мать через окно, любуется ею:
– Смотри, Машутка, лучше моей матери никого нет! – И как Машутка ничего не ответила, так и добавила: – Ну, конечно, никого нет!
А гости скоморошную поют, гульбишную, и мать, посмеиваясь, потешаясь, подхватила за другими:
– Что же ты, егоза, и обедать не идешь? – увидав в окне Дежку, перебила свое пение мать. – Прямо от обедни да на улицу!
Дежка с гордостью помахала ей в ответ трехрублевой бумажкой, но мать не поняла за общим шумом, в чем там у дочери дело, и только махнула рукой, чтоб шли с Машуткой в избу, а гости все пели, и мать снова затянула вместе с ними:
Тут к Дежке с Машуткой выбежали Дежкины двоюродные сестры:
– Пришли ребята богдановские и заверские с гармошкой, а наши говорят, пусть они только попляшут, мы им ноги-то поломаем, к нашим девкам дорогу забудут, у них свои есть, мы к ихним не ходим…
– Ой, боюсь, девоньки, – тревожно тараторила другая, – Якушка будет задираться, озорной он, настырный!