– Что с тобой, о старейший? – и увидел, что Та-Бу-Шиш мертв; на его впалой груди было черное пулевое отверстие, из которого текла кровь.

Теряев вскочил. Он увидел: у там-тама боевой тревоги лежит очень молодой воин Мо-Ни-То со стрелой, торчащей из живота.

– Все назад! – закричал Теряев, но было поздно; коварные белые колонизаторы уже захватили стоянку племени Пигмеи. Они были на мотоциклах и все, как один, в шортах, белых рубашках и пробковых шлемах.

Теряев бросился в джунгли и затаился.

Белые колонизаторы энергично порабощали мирное племя. Они связывали руки женщин и детей, а потом еще связывали их верёвками за шеи. Они опрокидывали котлы, били банки с солёными бананами, срывали с женщин украшения, разворовывали шкуры диких животных и другие предметы бедного быта мирного племени Пигмеи.

А руководил всем этим безобразием старый теряевский знакомый – безсовестный Суровый Колонизатор.

– Надо придумать, как их спасти, – пробормотал Теряев.

Между тем, белые колонизаторы увозили награбленное имущество и уводили в рабство стенающих пленников.

Выждав, пока печальный кортеж отдалится от места стоянки, Теряев выскочил из своего укрытия и бросился вверх, на холм. Песок оползал под его ногами. Жаркий пот, ослепляя, стекал по лицу.

Но мужественный Теряев взобрался на вершину холма и принялся яростно и вдохновенно выбивать на там-таме тревожную песню. Он бил в там-там с недетским отчаянием и страстью.

И воины мирного племени Пигмеи, заслышав тревожный голос там-тама, прекратили безсмысленную междоусобную войну и, примчавшись к родному дому, найдя его в виде весьма плачевном, пустились в погоню за белыми варварами.

Воины настигли врагов среди равнины. И грянул бой!..

С холма Теряев наблюдал тревогу и волненье битвы, предвидя гибель и победу.

Коварные колонизаторы безславно бежали с поля боя, бросая пленников, трофеи и раненых товарищей.

– Но близок, близок миг победы, – закричал Теряев, —

Ура! Мы ломим; гнутся шведы.
О, славный час! О славный вид!
Ещё напор – и враг бежит…
* * *

…Теряев стоял уже не на песчаном холме знойной Африки, а в Москве, в школе, в мальчишеской уборной. Ученики первого и второго классов восторженно слушали его.

Теряев говорил:

– И следом конница пустилась,
Убийством тупятся мечи,
И падшими вся степь покрылась,
Как роем черной саранчи…

– И всё ты врешь! – сказал рослый восьмиклассник, куривший у замазанного наполовину белой краской окна. Он курил сигареты без фильтра и иногда сплёвывал на пол попавший в рот табак.

– Курить надо меньше, – сказал Теряев.

– А у нас математичка курит, – захихикал вертлявый шестиклассник, списывавший на подоконнике домашнее задание.

– У нее личная жизнь рухнула, – объяснил восьмиклассник. – Я сам слышал, как секретарша сказала директорше, что математичку физик бросил, и она махнула на себя рукой. А ты, Теряев, если не врёшь, объясни, как это ты был в Африке и такой незагорелый вернулся?

– А Теряев – он и в Африке Теряев, – захихикал вертлявый шестиклассник.

Все с ожиданием посмотрели на Теряева.

– Это потому, – сказал всем Теряев, – что в Африке летом загорать нельзя. Это вам не какой-нибудь Крым. В Африке слишком интенсивное солнечное излучение. Если бы не излучение, я бы позагорал. А там мне всё лето пришлось ходить в бубу.

– В чём? – поднял голову шестиклассник.

Но тут дверь уборной скрипнула, и женский голос сказал:

– Мальчики, вы что, звонка не слышали?

– Сейчас, Марь-Максимна, – страдающий голосом отозвался шестиклассник, шумно разрывая на части тетрадный лист.

А Теряев с грохотом спустил воду в унитазе.