Эллинге подвёл меня к одному из экранов здесь же, в саду. Несколько минут рассказывал, куда прикасаться и как связываться. Это оказалось не сложно, главное, лишь бы татуировка отзывалась. Без этой странной энергии — не включить, как и с остальными приборами.

Снова горячие прикосновения, дыхание на моей щеке. Я понимала, что больше отсрочки он мне не даст, но отчаянно цеплялась за любую соломинку.

Пальцы коснулись узора на тёмном экране, татуировка привычно сверкнула серебром. Рука больше не болела, не краснела — мне даже начинал нравиться этот вплетённый в кожу рисунок, который раньше скорее раздражал.

Экран отозвался, появились незнакомые значки.

— Ну, смотри, найдёшь нужный? — улыбнулся муж.

Я пригляделась. Вот это похоже на миниатюру парламента, вот тут — какой-то кабинет. Небольшое изображение шатенки, пожалуй, можно было бы соотнести с Улиной, но меня привлекло другое — крошечная картинка незнакомой женщины.

Эллинге давал мне возможность экспериментировать, и я решила её использовать. Несколько минут колебалась с рукой, зависшей над экраном. Муж терпеливо ждал.

Решившись, коснулась того, второго изображения.

Экран залил свет, потом проявилась незнакомка. Молодая — ненамного старше меня самой. И чем-то отдалённо похожая на Эллинге.

А ещё — она была в одной из стеклянных башен. И судя по синей гамме, возможно, даже в этой самой.

Провела ладонями по выпуклому животу:

— И помни, что я люблю тебя, сынок...

Сольгард резко дёрнулся. Выключил экран. Несколько секунд стоял опустив голову.

— Кто это? — пробормотала я.

Он промолчал, и, разрываемая догадками одна страшнее другой, я выпалила:

— Тоже твоя ниатари?

— Разве ты слышала, чтобы я был женат? — развернулся он резко.

— Я вообще о тебе почти ничего не слышала.

Он молчал, по скулам пробежали желваки.

Да, он уверял, что я единственная, но... но почему я должна верить? Когда он ничего не рассказывает мне!

— Это моя мать.

— Что... с ней случилось? — прошептала я, предчувствуя ответ.

— Умерла.

— А отец?

— Тоже.

— Мне жаль, — я ощутила, что расспрашивать не стоит. Хотя хотелось почти нестерпимо.

Эллинге повелительным жестом повернул к себе моё лицо:

— Ты же понимаешь, что ты теперь моя жена?

— Понимаю.

— Драххи... не оставят тебя в покое, пока...

— Что-то мало у них почтения к Наместнику, — вырвалось у меня.

Глаза Эллинге сузились, полыхнули тьмой и серебром.

— Это древние могучие инстинкты наших... мужчин, — он на миг запнулся, словно хотел сказать что-то другое.

Не мужчин. Того, что живёт внутри них. О чём упоминал Сгерр. Того, что ворвалось в зимний сад, сокрушив стеклянные стены.

Зверя.

Мне стало так страшно, как, наверное, никогда не бывало.

И до безумия хотелось ошибиться!

Чуждые нашему миру пришельцы. Завоеватели.

— Когда они вступают в силу, условности и сословия перестают иметь значение. Границы размываются. Мне хотелось бы спокойно оставлять тебя.

— И... я смогу гулять?

— Со мной, — согласился он.

В чём тогда смысл?!

— Я и сейчас могу гулять с тобой! — отозвалась я.

Эллинге бросил мрачный взгляд. Ну да, наверное, неприятно, когда все твои подчинённые чуют, что ты не спал с собственной женой. Что ниатари не исполняет свой долг.

И, наверное, я готова была бы его исполнить, если бы не этот ужас. Внутри него сидит что-то древнее, страшное, могучее. То, чем драххи подчинили людей и до сих пор подавляют их сопротивление.

И я должна отдаться этому зверю! Что он сделает со мной?

Мелодичная трель снова прервала нас.

Глаза Эллинге опять потемнели, ртутные вертикальные зрачки полыхнули серебром.