Давид приподнимает бровь. Уголок четко очерченного рта мужчины дёргается, и я поспешно продолжаю:

— Или, например, если бы тебя грызли заживо дикие волки, а у меня было ружьё, я бы пошла охотиться на уточек, - у меня хватает сил и дерзости мило и даже в какой-то степени беззаботно улыбнуться. Поднимаю вверх указательный палец, чтобы продолжить свою пламенную речь: — Ах, да, если бы тебя переехал грузовик, а у меня был в руках сотовый, я бы вызвала такси и поехала в магазин за новыми туфлями.

Давид выпрямляется. Скулы обозначаются резче, взгляд темнеет. Прямо Сатана! Чёрт, как ему это идёт!

– Все, достаточно, – не выдерживает Давид. - Я понял, Мирьям.

То-то же! Злорадствую, поглаживая через небольшое окошечко в переноске мягкую пушистую лапку Клоди. Кошка тут же принимается тарахтеть, словно маленький трактор на солнечных батарейках.

Садулаев медленно проводит пальцами по подбородку и неожиданно выдаёт то, к чему я была совершенно не готова ни морально, ни физически:
— Злая девочка. Очень злая. Мне это нравится.

Узнаю в этой фразе того самого Давида, которому когда-то подарила свое сердце, душу. Он всегда был такой. Я его бью, а он опускается на колени и целует мой кулак. Только вот его взгляд при этом не оставляет сомнений, кто здесь главный, кто здесь власть. Только он так умеет - так было всегда. Это как раз то, чем он меня покорил. Проклятье! Сердце стучит, словно сумасшедшее, разгоняя кровь по венам так, что в ушах начинает звенеть, словно меня ударили по голове. Будто проходя сквозь меня, хрипловатый голос Садулаева пропитывает каждую частичку тела. Мне это нравится. Мне это нравится! Тяжело сглатываю, понимая, что собственноручно загнала себя в ловушку.

Конечно же, он все видит и понимает. Все эти мои «кошачьи» ужимки и выпускание коготков его только лишь забавляют. Будоражат. Разжигают. Нельзя забывать то, что мужчинам не чужд инстинкт охотника. Последней каплей становится то, что я вижу, как вдалеке, у выхода из аэропорта, мелькает силуэт Ожерельевой. С облегчением не обнаруживаю рядом с ней такого навязчивого в последнее время Дениса. Выхватываю ключи из рук Давида и, приоткрыв дверь автомобиля так, что резко бью по коленям Садулаева, достаточно громко кричу:

- Аня! Иди сюда!

Надо отдать должное Давиду, он даже не поморщился.

Делаю глаза кота из мультфильма «Шрек» и смотрю снизу вверх, мило воркуя при этом:

- Так здорово, что мы с Аней будем теперь будем жить вместе. Эмм… какой адрес?

Давид сводит брови на переносице - не дать, не взять - барин, которого вероломно обвела вокруг пальца крестьянка, хитростью выманив себе «вольную».

- Пролетарская, двадцать пять, квартира десять.

Почти хихикаю от того, насколько не любезно звучит голос Садулаева. Так и хочется спросить: а в чем, собственно, дело, милый? Но решаю попридержать коней. Всё-таки Анька совсем рядом, а мне лишние «телодвижения» совсем как не нужны.

– Давид Мансурович, - щебечет заискивающе Ожерельва, подойдя к автомобилю. Коллега нервно теребит ручку небольшой дорожной сумки. – А…

- Присаживайтесь, Анна, – перебивает босс. Давид открывает дверь автомобиля, пригашая мою подругу сесть, чем та спешит воспользоваться. Садулаев, понимая, что ему «ловить» больше нечего, с хорошо читаемой досадой поправляет ворот рубашки.

Что, разочарован, милый? Понимаю. Чертик внутри меня не может успокоиться, поэтому я звонко окликаю начальника:

- Давид Мансурович! - прячу глаза за длинными ресницами. - Спасибо за вашу искреннюю щедрость и заботу. Не каждый начальник выделяет служебное жилье своим подчиненным.