Вот спасу сейчас Льва с шахматами и замолчу. Честное пионерское.

Хотя пионеркой я никогда не была и вообще не представляю, что это такое. Только галстук знаю. Вот Лёва от моих историй как тот галстук пламенеет и даже улыбнуться не в состоянии.

М-да, я, кажется, рою сама себе могилу. Земельку откидываю, а она обратно на голову сыплется. Зачем я вообще про эти шахматы заговорила? Но Лев так меня разозлил своими нарядами, причёской… Оделась бы обычно, по-нормальному, так нет же, надо было вырядить меня как пугало из института благородных девиц.

— Лев учился играть в шахматы по роликам на ютьюбе, — помогаю ему как могу. — Сейчас всё так делается. Мне вот надо было лампочку вкрутить, а потом жюльен приготовить. И я всё там... — пытаюсь я спасти ситуацию, которую сама же и испортила.

— Ирина, зачем вам понадобилось готовить жюльен, — интересуется Оксана, взглянув на меня своими бледненькими, неопознанного цвета глазками, делает паузу, растягивая слова, — учитывая, что в доме есть штат прислуги?

Ух и стрёмная тетка. Я её боюсь.

— Мужа порадовать собственноручной готовкой, — перестаю дышать, прочищая горло, и слегка наклоняюсь назад, чтобы хвостик не тянул так сильно.

Настя несёт всякую чушь, всё, что знает о шахматах. А Оксана, подозрительно прищуриваясь и сузив глаза до щелочек, ведёт львиную маму вперёд, помогая подняться по лестнице.

Фууух. Вздыхаю полной грудью, мне после этого спецзадания ароматерапия понадобится.

А Ильин нарочно отстаёт. И когда нас уже невозможно услышать, дёргает меня к себе за талию. Сильно! Мощно, так что я впечатываюсь в его бок. А пальцы до боли сжимают кожу даже через ткань блузки.

— Ой, — вскрикиваю я. Хочется выбраться, я всего лишь пыталась помочь, но то, что он делает, — неприятно.

— Я прибью вас, Евангелина! Я просто разорву вас на кусочки и сделаю фарш!

— Тише-тише, инфаркт заработаете, да и волосы от нервных потрясений выпадут, пострадает ваша шикарная шевелюра. Пальцы у вас, как крючки костяные. Как вас ещё женщины любят, с такими-то объятиями?

Мне удаётся отцепить его руку, и мы поворачиваемся к друг другу. Лев наклоняется, его лицо оказывается в сантиметре от моего. Очень-очень близко. Не знаю, зачем так вплотную. Теперь мы ругаемся почти что в губы друг другу.

— Евангелина, я вас очень прошу. Прекратите ваш словесный понос.

— По мне, лучше бы вы признались, Лев Сергеевич, — зло шепчу, поджав губы, — сказали бы правду, что жена вас бросила, а дочь у вас бандитка.

Лев дышит тяжело и часто, смотрит на мои губы, которые я против правил размалевала в красный. А сам ещё ярче становится, кажется лицо уже багровым отливает. Пожалуй, галстук на его фоне бледноват будет...

— Так, всё, — закрывает глаза, потом открывает, — наш контракт разорван, я скажу, что ты умерла.

— Как умерла? — мои глаза округляются.

— А вот так, споткнулась о порог, расшибла себе лоб и тут же отправилась к праотцам.

— Тогда надо инсценировать похороны.

— Ева, — скулит он шёпотом, — то есть Ира. Пойдём во двор.

— Зачем?

— Убиваться. — Теперь он тянет меня за локоть.

— Сам орёт на весь дом и палится, а я виновата, — ругаюсь шёпотом.

В этот момент с верхней ступени раздается голос матери. Она поворачивается к нам.

— Нравятся мне твои девочки, сынок. Живые такие, болтливые. Хорошие. Люблю разговорчивых людей, в них хитрости нет. Спальня наша где?! — кричит она сверху.

— Оксана проводит, прямо и направо! — громко объявляет Лев.

Дамы исчезают из виду. Мы со Львом снова поворачиваемся друг к другу.

— Ну так что? Во двор? — интересуюсь.