– А ты всегда его недооценивал.

– Неправда. Просто я не питал особых иллюзий по поводу его способностей или характера. Я знал, что он из себя представляет как личность. В общем, я по-прежнему за него волнуюсь.

– Ребенок – не лабораторный эксперимент. Он вырастает таким, каким его воспитали родители. Ты всегда считал его неудачником и теперь пожинаешь плоды своего воспитания.

– А ты всегда считаешь себя победительницей в любом споре. Иногда ты и правда выигрываешь. Но и проигрывать надо уметь. Этого-то тебе и не хватает. Ты ищешь оправдание своим поступкам, устраиваешь скандалы, обвиняешь всех вокруг – ты готова на все, лишь бы не признавать своих ошибок.

– Верить в человека – не ошибка!

– Пойми, наконец, что ты не права!

Наверное, так и есть. В юности я тоже часто ошибалась и во что бы то ни стало пыталась доказать свою правоту, потому что не люблю чувствовать себя побежденной. Но я была не в том настроении, чтобы признаться в этом. Я взяла бутылку виски.

– Удивительно! Мы поменялись ролями!

Наполнив стакан, я залпом выпила. Я видела лицо Андре и слышала его голос: прежний и в то же время другой, любимый и ненавистный. Почувствовав весь абсурд ситуации, я задрожала мелкой дрожью; я словно превратилась в комок нервов.

– Я предлагал тебе спокойно поговорить, но ты не захотела. Вместо этого ты устроила сцену. А теперь еще и напиться хочешь? Не смеши меня, – сказал он, когда я потянулась за вторым бокалом.

– И напьюсь, если захочу. Это не твое дело. Отстань от меня.

Я отнесла бутылку к себе в комнату и легла в постель со шпионским романом, но читать не стала. Филипп. Я начала понемногу забывать о нем, разозлившись на предательство Андре. Вдруг, совсем опьянев, я вспомнила его улыбку – такую нежную. Но так и не простила его. Хотя если бы он не был таким слабохарактерным, он бы меньше нуждался во мне. Он не был бы так нежен ко мне, если бы не его вина передо мной. Мне вспомнились все наши примирения, его слезы, наши поцелуи. Но раньше это были просто эмоции. Сейчас все по-другому. Я глотнула еще виски. Стены закружились, и я отключилась.

Свет просачивался сквозь мои веки. Но мне не хотелось открывать глаза. Голова была тяжелой, на душе – пронзительная грусть. Я даже не могла вспомнить, что мне снилось. Я как будто провалилась куда-то в темноту – вязкую и липкую, словно мазут. И только утром пришла в себя. Наконец я открыла глаза. Андре сидел в кресле у моей кровати и улыбался:

– Пожалуйста, детка, не делай так больше.

Сейчас он снова стал таким, как раньше. Это был прежний Андре. Но обида все еще разрывала мне сердце. У меня задрожали губы. Пожалуй, лучше всего сейчас замереть, уйти в себя, исчезнуть в темной пропасти ночного одиночества. Или все-таки схватиться за протянутую руку? Он говорил тем ровным, спокойным голосом, который так нравится мне. Он признал, что был не прав. Он говорил с Филиппом для моего же блага. Он понимал, что мы серьезно поссорились, и решил вмешаться сразу, пока наша ссора не зашла слишком далеко.

– Ты всегда была оптимисткой. Я просто не мог смотреть на твои терзания! Я понимаю, что задел твои чувства. Но ведь мы не чужие друг другу. Ты же не будешь вечно обижаться на меня.

Я слабо улыбнулась. Он подошел и обнял меня за плечи. Прижавшись к нему, я тихонько заплакала. По щекам катились теплые слезы, согревающие мою замерзшую душу. Самое тяжкое испытание – ненавидеть любимого человека.

– Знаешь, почему я тебе солгал? – спросил он меня позднее. – Потому что я старею. Я знал, что, если скажу тебе правду, будет скандал. В молодости я бы воспринял это спокойно, а теперь сама мысль о ссоре мне неприятна. И я пошел по пути наименьшего сопротивления.