Вот он упёрся во что-то скользкое – стекло, может. Почти ничего не видел, кроме плотной белёсой пелены. Щурился, драл глаза в надежде, что зрение всё же вот-вот вернётся, ведь ещё совсем недавно он вообще ничего не различал, но нет, они только сильнее горели и слезились от растирания. Оступившись, он споткнулся, и внезапно невидимый железный брусок вдарил под рёбра, выбив из него воздух. Вадим сдавленно прохрипел, корча губы в немом вопле. Когда же снова вдохнул, иззябшей пятернёй нащупал обидчика – перила.

– Дойду, я дойду… И не сдамся, – почти без голоса повторял он. – Только нельзя останавливаться…

Ещё стекло, и ещё. В ладони его то и дело впивались острые с торца подоконники. Пару раз Вадим успевал отдёрнуть руки за мгновение до боли, а дальше опаздывал, и металлические пластины окон царапали его до крови.

Люди, ещё и ещё люди, парень натыкался на них, а они в ответ шипели: «Накурятся неизвестно чего, и после шляются всюду». И брезгливо отпихивали его от себя. А он снова и снова бился спиной и животом о перила. Падал на асфальт, зарывался ладонями в опавшие листья, в месиво луж, в чавкающую грязь. Тяжко выл сквозь зубы, когда всё больше промокал и промерзал, а о помощи просить не получалось – не было голоса. С трудом поднимался и плёлся дальше. Но куда дальше? Где он? Как сюда попал? Как выбраться теперь? И сможет ли Вадим выбраться?

Снова встретились холодные стёкла. Вот только почему-то опять ничего не видел – наверное, наступила ночь. Рук, кажется, больше не было, и ног тоже. И не холодно ему уже вовсе, а просто устал. Вдруг рука провалилась в пустоту – стена закончилась. Шагнул в неизвестность, а там тишина, сырой воздух и корявая кирпичная кладка. Спиной он сполз по ней на асфальт, сжался и уткнулся носом в колени.

– Тепло, сейчас будет тепло, – успокаивал он сам себе. – И не больно ведь, правда? Правда…

Дыхание успокаивалось. Почему он здесь? Где здесь? Надо встать, идти дальше и бороться. Только зачем? И с кем, с кем бороться? Нет сил. Растратился в поединках с перилами, которые, что было злобы, вонзались в него, но так и не сломали его. Теперь холод за них добивал. Ну уж нет!

Застонав, он дёрнулся вверх, что было сил, и приподнялся. Царапал стену, цеплялся за выступы, но без толку. Когда же по глупости чуть глубже вдохнул, хрипы из горла в мгновение задушили его. Дрожащими руками парень крест-накрест перехватил шею, силясь дышать ещё – не получалось. Тут же перебросился на грудь, и всё трепал заиндевевшую толстовку – зачем, и сам не понимал. И вдруг оборвались его всхлипы, сознание помутилось и следом под ухом оказалась стена. Но что же это? Его хлопали по щекам и в то же время затягивали на шее мягкую петлю. Душат? Он запаниковал и завозился в чьих-то крепких руках.

– Не надо… Ну, пожалуйста, не надо… – просил он.

Непослушными пальцами парень, как мог, высвобождал горло из удавки, но ему не позволили выпутаться, а ещё круче сдавили глотку. Сопротивляться сил у Вадима не осталось, он смирился со страшной участью, и его голова заваливалась на бок. Но её подняли и продолжили растирать ему лицо. И неожиданно сквозь нестерпимую ломоту во всем теле к его угасающему сознанию прорвался мужской голос:

– Давай, дружище, рано тебе умирать, слышишь! Просыпайся же! Сейчас поможем тебе, вытащим, отобьём. Ты только дыши. Дыши!

Наивно поверив в спасение, Вадим охотно подчинился невидимому собеседнику и тут же часто задышал. Значит, не убивают, значит, ошибся, и не в кучу ненужности его пока, нет. Там другие пусть остаются, а ему к живым нужно, с живыми. И потому он всё цеплялся за человека, которого не видел, впивался скрюченными пальцами в его невидимую дутую куртку и не отпускал, не переставая кашляя. Рядом люди, только бы не ушли и не бросили.