— У меня есть ночной клуб «Восточные сладости».

— С гуриями вокруг шестов?

— А как без них?! — возмущенно шипел Аль-Бертик, стараясь, чтобы его анкетные данные не слышала вся площадь. Впрочем, всё сказанное вне сцены, в «гоблиново ухо» не попадало. В динамики шел чистый звук, даже без шума зрительного зала.

Следовательница понимающе хмыкнула. Спросила, что поклонник видел? Не заметил ли чего интересного на сцене?

— Я видел только Оралинду! Слышал только ее сладчайший голос! И когда она спела: «Яду мне!..» — у меня прямо сердце так… ну, вы знаете. А остальное — как в тумане, я даже не заметил, как выбежал директор, только возмутился, когда оркестр затих, а певица души моей испуганно вскрикнула. Я бросился из ложи в зал, чтоб защитить её, и не позволю!..

— Это мы уже слышали. Из какой ложи смотрел? Из царской? Ясно. Бежал оттуда в зал минуты две? Так-так… букетик позвольте на экспертизу. Ёлкин, проверь!

Кот, незаметно шмыгающий между рядами пустых кресел, вынырнул на свет, сунул усы к букету, чихнул и подал знак, что ничего особенного. Сынок купца Мармеладкина наконец-то преподнёс свой подарок приме, но впечатление было уже не то. В создавшихся обстоятельствах «холодные» розы символично напоминали о почившем теноре.

— Вопрос! — Ягда Сычовна по-птичьи стрельнула одним глазом на сцену. — Вот это «Яду мне!…» — или как там у вас поётся, чистая метафора или предполагало появление бокала, кубка или хоть рюмашки с условной жидкостью?

— О! Да! — оживилась прима, снова выплывая вперед из группы поддержки. — Мурилло подавал мне бокал с жидкой смертью, и я после ферматы на верхнем соль пила яд. Но мы тянули время, ведь в ту секунду должен был появиться Антоша и… не успеть меня спасти. Потом его ария над моим бездыханным телом, влюблённая в него Зольвин безуспешно пытается привлечь внимание к себе, весь третий акт потом главный герой ищет мести за разбитую любовь, и в конце бьётся со злодеем. А девушка таскается за ним тенью, пытаясь вернуть его к жизни и заставить забыть меня. МЕНЯ забыть? Ха-ха!

— А ты, что ль, в третьем акте не поёшь? — скептически сощурилась Яга, явно считая роль примадонны в «Призраке любви» какой-то куцей для главной партии.

— Я? Постоянно пою! Я ведь являюсь безутешному влюблённому во снах и воспоминаниях. У нас страстный дуэт, и у каждого ещё соло, а потом у меня в конце большая ария, где я благословляю их любовь с новой невестой… Ах, неужели всего этого не будет?! — прима заразительно зарыдала. Девочки из хора тоже плакали, не таясь.

— Минутку. Где ваш реквизит для сцены отравления? Ёлкин, проверь бокал!

— Й-ааад! — уверенно сообщил кот-эксперт. — Волчья ягода с экстрактом мухомуррчика, для цвета.

— Тьфу-ты, ещё не легче, — вздохнула следовательница.

— Любимая, тебя хотели убить! — взвыл Аль-Бертик, и Оралинда полностью переместилась в его объятья, жалуясь на свою тяжкую долю великой певицы, которую никто не ценит.

— Охрана! Бокал стеречь, никому не расходиться. Мы спустимся на место преступления, глянем, что там. Огневед, за мной… Ещё момент. Я не большая поклонница оперы, но почему у вас в спектакле две сопрано — молодая и… великая? — увидев, как расширились от ужаса глаза примадонны и как в её груди раздувается, нагнетая жар обиды, мощная нота, следовательница быстро изменила конец вопроса.

— Так в этом всё и дело, что Зольвин в самом конце должна спеть фрагмент моей арии очень похоже. Тогда герой, опустошенный победой и концом мести, тянется к ней и обретает новый смысл жизни! И мой призрак, наконец, находит покой. У меня есть нижние ноты, почти как меццо, мой диапазон намного шире, в других ариях наши тембры не спутать, но… Да, два сопрано на одной сцене — это редкость.