— Обидеть истинного художника может каждый! — гнусаво от слёз, но очень драматично выдала примадонна, отняв заплаканное лицо от плеча директора, чтобы ее отлично слышали на площади. — Даже если выяснится, что всё это чей-то безумный розыгрыш, нелепое недоразумение, я завтра всё равно не смогу петь премьеру! Мои нервы не вынесут этих испытаний! Так и запишите, что это было покушение на меня! Чтобы выбить у меня почву из-под ног! Ах, Ундерфельд, я гибну!

— Воды! — крикнул директор в настоящей панике, понимая, что не удержит мощное тело примы, обмякшей в обмороке. Его единственный шанс — быстренько сменить мизансцену. Оралинда громко всхлипывала и жадно пила воду с валерьянкой. Глубоко декольтированная пышная грудь ее так вздымалась от волнения, что даже все вокруг театра, кто не видел этого воочию, могли ясно представить всю картину. Только не знали, что костюм примадонны в этом акте — из тёмно-синего шёлка со звёздной россыпью. Многие представляли лиф и шлейф бордовыми или малиновыми. Но диадему в царственной прическе медовых локонов все представляли близко к реальности.

— Так-то оно и лучше. Потише стало, — саркастично усмехнулась Яга без всякого сочувствия к ранимой нервной системе артистов. — Кто обнаружил тело?

Директор осторожно передал Оралинду под опеку хора и показал на усатого верзилу с каштановой гривой ниже плеч и в красном балахоне, расшитом рунами. Любой принял бы его за ведущего артиста, минимум — баритона:

— А вот, наш пожарник Полыхаев.

— Я прошу не применять ко мне это вульгарное слово! — действительно весьма артистично, правда, теряя в гневе округлый народный говор, невольно выпадая из образа, возмутился тот. — Сколько раз повторять, я огневед! А вы, Ягда Сычовна, уважаемая, обращайтесь ко мне Фламобор, без церемоний. — Верзила поклонился следовательнице, даже рискнул поймать ее руку для поцелуя. Та взглядом пресекла заигрывания, так что огневед поперхнулся.

— Совершенно верно, заслуженный театральный пожа… огневед Фламобр Полыхаев, — заново представил его директор. — Тончайшее чутье на дымовую угрозу и не только.

— Это я вижу. Говори, огневед, где был от начала спектакля и что заметил? Почему тело нашел именно ты? Чутьё? Али другая причина?

— Мы, Ягда Сычовна тут всё больше по безопасности, на сценах не выкаблучиваемся, как некоторые! — огневед мстительно глянул на сбившихся вокруг примы артистов. — Я, значится, обходы всех помещений делаю периодически. Не по часам, а строго по астрологической карте сгущения вероятности неприятностей, основываясь на фазах луны и высоте над горизонтом доминантных звезд…

— Короче!

— Сей момент. Так вот, начало обхода моего аккурат совпало с концом первого акта. До этого я репетицию смотрел из-за кулис, как все. Свидетелей полно. А после занавеса, я ужо поднялся до самой крыши. Постоял под куполом, помедитировал минут десять… на тот момент тревожных сигналов не было. Тогда я начал обход вверенного объекта. По правилам-то проверку следует сполнять сверху донизу, а меня всё больше тянуло вниз, в подсобки и цеха под сценой. Так, где-то с полчаса я добирался до этажа женских гримерных, ничего постороннего не приметил, слушал трансляцию. И вот, когда Оралиндочка наша пела: «О, дайте яду мне, погибну от любви!» — почудилось мне, будто эхо как-то сместилось, с акустикой неладно. Я поспешил в зал и мог выйти на сцену с пожарного входа. Но сам не знаю, почему, спустился глубже, под сцену, значит. Самое там опасное место — барахла полно и всё легкогорючее. А там — он. Лежит морд… извиняемся, лицом вниз. И следы огня перед ним, брызгами, ровно он на костёр упал, и героически все языки своею тушк… телом загасил! Во как! А дыму нет. Ни следа. Я сразу признал бездымное заклятье. Пощупал пульс, да он уж и остыл. Ну, я — бегом к директору! Убивство! Я не смотрел, но зуб даю: как есть, огненным заклятьем прямо в сердце! Дело ясное.