Под светом луны не засыпающие ни на мгновение волны мерно накатывали на берег.

– Дело в том, что я не в восторге от копов, – прервала затянувшуюся паузу Линда.

Она смотрела прямо перед собой, на трассу, но в свете фар автомобилей, движущихся навстречу, казалось, что ее немигающие глаза устремлены в другую реальность.

Тим ждал продолжения, но, поскольку она молчала, счел необходимым спросить:

– Я должен что-то знать? Вам приходилось иметь дело с полицией?

Она моргнула.

– Только не мне. Жизнь у меня ровная и прямая, как новенький гвоздь, который никогда не встречался с молотком.

– Почему мне кажется, что молоток был, скорее всего, и не один, но вы не согнулись?

– Не знаю. Понятия не имею, почему вам так кажется. Может, вы всегда ищете скрытое значение там, где его нет и в помине?

– Я всего лишь каменщик.

– Большинство знакомых мне автомехаников мыслят глубже любого профессора, с которыми мне приходилось иметь дело. Они живут в реальном мире. Полагаю, с большинством каменщиков та же история.

– Это та самая причина, по которой мы зовем себя каменноголовыми.

Она улыбнулась.

– Понятно.

На пересечении с Ньюпортским шоссе Тим повернул направо и поехал в глубь материка. Дорога поднималась все выше, море уходило вниз под растущей тяжестью ночи.

– Я знаю одного плотника, – продолжила она, – который любит метафоры, полагая, что жизнь – это метафора, с загадкой и тайным смыслом любого из ее моментов. Вы знаете, что такое метафора?

– Мое сердце – одинокий охотник, который охотится на одиноком холме, – ответил он.

– Неплохо для каменноголового.

– Это не мое. Где-то услышал.

– Вы помните где. Судя по тому, как произнесли, помните. В любом случае, если этот Санто – парень умный, он поймет, что я не люблю копов.

– Он умный. И хороший.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. Не его вина, что у закона подчас нет человечности.

Тим несколько раз прокрутил в голове ее последнюю фразу, но не нашел в ней никакого скрытого подтекста.

– Может, ваш друг – бойскаут с жетоном детектива, – продолжила Линда, – но копы меня пугают. И не только копы.

– Хотите объяснить, что все это значит?

– Нечего тут объяснять. Так уж я устроена.

– Нам нужна помощь, и мы можем получить ее от Педро Санто.

– Я знаю. Просто говорю.

Когда они поднялись на последний из череды подъемов, под ними засверкал весь округ Орандж, огромное море миллионов и миллионов огней, бросающих вызов звездам, которые меркли от этого сияния.

– Она выглядит такой мощной, такой крепкой, такой несокрушимой.

– Это вы о чем?

– Цивилизация. А на самом деле она хрупкая, как стекло. – Линда посмотрела на Тима. – Я лучше помолчу. Вы уже начинаете думать, что я – чокнутая.

Несколько миль они проехали в молчании, и какое-то время спустя он осознал, что тишина ему очень даже нравилась. Ночь за окнами превратилась в машину забвения, которая ждала, когда же ее запустят, но здесь, в салоне «Эксплорера», воцарилась умиротворенность, и Тим чувствовал, что вот-вот должно случиться что-то хорошее, может быть, даже прекрасное.

Обойдя все комнаты бунгало, везде зажигая свет, Крайт вернулся в спальню.

Недорогое белое покрывало разгладили, словно одеяло на солдатской койке в казарме. Крайт не обнаружил ни единой морщинки.

Ему приходилось бывать в домах, где кровати не застилали, а постельное белье меняли редко. Он терпеть не мог неряшливости.

Если представлялась возможность пустить в ход пистолет, он убивал неряху с расстояния как минимум в несколько футов. И тогда тот факт, что жертва не меняла нижнее белье каждый день, не имел ровно никакого значения.