– Дело в том, – сказал он не без содрогания, – что она ужасно выглядит, положительно ужасно! Совсем нечеловеческое лицо, знаете. Она была красивой женщиной, а теперь просто безобразна. В особенности глаза, испуганные, дикие, точно она увидела самого дьявола. Поистине ужасное выражение, уверяю вас! И никогда не меняется. Доктора ничего не могут поделать. И, конечно, это очень тяжело для Сибиллы и всех остальных.

Я сочувственно соглашался и, понимая, что дом, содержащий в себе живого мертвеца, должен казаться мрачным и гнетущим местом для молодого существа, не упускал случая доставить леди Сибилле небольшие развлечения и удовольствия, какие были только в моей силе и возможности: дорогие цветы, ложи в оперу и на первые представления и всякого рода внимание, какое мужчина может оказывать женщине без того, чтобы быть навязчивым или докучливым. Все благоприятно продвигалось к достижению моей цели. У меня не было ни затруднений, ни забот, и я эгоистически погрузился в мир удовольствий, ободряемый и одобряемый целой толпой льстецов и заинтересованных знакомых. Уиллоусмирский замок был моим; все газеты страны обсуждали мою покупку или в подобострастных, или в немилостивых отзывах. Мои поверенные горячо поздравили меня с обладанием таким удивительным поместьем, которое они, согласно собственным представлениям о своем профессиональном долге, лично осмотрели и одобрили. Теперь дом находился в руках декораторов и мебельщиков, рекомендованных Риманцем, и ожидалось, что он будет полностью готов к проживанию в самом начале лета, когда я предполагал устроить там грандиозный праздник. Тем временем наступило событие, которое я совсем недавно считал важнейшим в моей жизни, то есть издание моей книги. Расхваленная рекламой, она наконец была представлена неопределенному и изменчивому течению общественной милости, и специальные экземпляры были разосланы во все лондонские журналы и обозрения. На следующий день после этого Лючио, как я теперь его фамильярно называл, зашел в мою комнату с таинственным и недобрым видом.

– Джеффри, – сказал он, – я хочу одолжить вам пятьсот фунтов стерлингов!

– Зачем? – улыбнулся я.

Он протянул мне чек.

Посмотрев на него, я увидел, что на нем была указана названная сумма и стояла его подпись, но имени получателя денег не было.

– Хорошо. Что же все это значит?

– Это значит, что сегодня я иду к мистеру Макуину. У меня с ним свидание в двенадцать часов. Вы, как Джеффри Темпест, автор книги, которую мистер Макуин будет критиковать и рекламировать, не можете поставить свое имя на таком чеке, это будет неудобно; но я – другое дело. Я представлюсь как ваш литературный агент, который берет десять процентов и хочет провернуть «хорошее дельце». Я сумею договориться с Макуином, который, как истинный шотландец, никогда не упустит своей выгоды. Конечно, это останется в тайне, – и он засмеялся. – В наши коммерческие дни и литература сделалась предметом торговли, как и все прочее, и даже критики работают только за плату. Отчего, в самом деле, им этого и не делать?

– Вы хотите сказать, что Макуин примет эти пятьсот фунтов? – спросил я нерешительно.

– Ничего подобного! Я никогда бы не выразился так грубо! Эти деньги не для Макуина, это для литературного благотворительного комитета.

– В самом деле! Я думал, что у вас была мысль предложить ему взятку…

– Взятку! Бог мой! Подкупить критика! Невозможно, мой милый! Просто неслыханно! Нет, нет, никогда! – и он потряс головой и закатил глаза с чрезвычайной торжественностью. – Нет, нет! Журналисты никогда ни за что не берут денег – даже за рекламу новой компании золотопромышленников, даже за объявление о модном концерте в «Морнинг пост». Все в английской прессе чисто и исполнено достоинства, поверьте мне! Этот маленький чек предназначается благотворительному комитету, где мистер Макуин состоит попечителем. Видите ли, в наши дни пенсии по цивильному листу назначаются совсем не тем, кому следует, и идут на содержание сумасшедших рифмоплетов и бывших актрис, которые никогда толком не умели играть. Истинный талант ничего не получает от правительства – более того, считает ниже своего достоинства взять хотя бы фартинг у этих скупцов, которые отказывают ему в чем-либо более возвышенном, нежели деньги. Для истинно великого писателя получать нищенскую пенсию в пятьдесят или сто фунтов в год – почти такое же оскорбление, как удостоиться рыцарского звания, – а что может быть ниже, чем называться рыцарем, если уж на то пошло! Эти пятьсот фунтов предназначены для помощи нескольким «бедным и гордым», известным ему одному! – При этих словах его лицо приняло необыкновенное выражение, которого я не мог понять. – Я постараюсь убедительно сыграть почтенного литературного агента и, конечно, буду настаивать на своих десяти процентах! – он рассмеялся. – Но у меня нет времени далее рассуждать с вами, я ухожу. Я обещал Макуину быть у него в двенадцать, а теперь половина двенадцатого. По всей вероятности, я позавтракаю с ним, так что не ждите меня. Что же касается пятисот фунтов, вы не должны быть у меня в долгу долее, чем сами того хотите, и сегодня вечером сможете вернуть мне чек.