– Хорошо продается эта книга? – спросил я, когда мне ее вручили. Продавец широко открыл глаза.

– Продается? – переспросил он. – Ну да, конечно, хорошо. Все читают ее!

– В самом деле? – и я небрежно перевернул несколько страниц. – Я не встречал в газетах ни одного отзыва о ней.

Продавец улыбнулся и пожал плечами.

– Да, сэр, – сказал он, – мисс Клер слишком популярна, и реклама ей не нужна. Кроме того, большинство критиков настроены против нее из-за ее успеха, а публике это известно. На днях в магазин зашел человек из редакции одной известной газеты, сказал, что хочет написать заметку о самых продаваемых книгах, и спросил меня, произведения какого автора пользуются наибольшим спросом. Я ответил, что мисс Клер занимает первое место, и он страшно разозлился: «Этот ответ я получаю везде, и, как бы он ни был правдив, для меня он бесполезен, потому что я не посмею упомянуть ее имя в заметке: мой редактор немедленно вычеркнет его, он ненавидит мисс Клер!» – «Достойный у вас редактор!» – сказал я. А он как-то странно посмотрел на меня и сказал: «Ничто не сравнится с журналистикой в подавлении правды, сэр!»

Я улыбнулся и ушел с моей покупкой, убежденный, что истратил несколько шиллингов совершенно напрасно. Если эта мисс Клер была действительно так популярна, то ее труд должен быть, конечно, из разряда низкопробных, так как я, подобно большинству литераторов, с забавным противоречием смотрел на публику как на ослов и в то же время ничего так не желал, как похвалы и одобрения этих самых ослов! Поэтому я не мог себе представить, чтобы публика была способна сама заметить хорошую литературную работу без указания критиков. Безусловно, я ошибся: громадные массы публики всех наций движимы инстинктивным чувством справедливости, заставляющим их отвергать ложное и недостойное и выбирать истину. Приготовившись, как большинство людей моего типа, отнестись к книге насмешливо и презрительно, главным образом потому, что она была написана рукой женщины, я уселся в отдаленном уголке клубной читальни и принялся разрезать и пробегать страницы. Я прочел всего несколько фраз, и мое сердце сжалось от тяжелого ощущения, в котором страх соединился с завистью. Огонь ревности начал разгораться во мне! Какая власть была дана этому одаренному автору – всего лишь женщине, – что она осмелилась писать лучше меня и магическим действием своего пера заставила меня, пусть со стыдом и гневом, признать, насколько я ниже ее!

Ясность мысли, блеск слога, красота выражений – все это было ей присуще; мною овладела такая бешеная злоба, что я бросил читать и отшвырнул книгу. Непреодолимое, могущественное, неподкупное качество гения! Ах, я еще не так был ослеплен своим собственным высокомерием, чтоб не признать тот священный огонь, которым пылала каждая страница; но признать его в работе женщины – это оскорбляло и раздражало меня выше моих сил. Женщины, по моему мнению, должны были знать свое место, то есть быть служанками или игрушками мужчин, как их жены, матери, няньки, кухарки, штопальщицы их носков и рубашек и экономки. Какое право они имеют вторгаться в царство искусства и срывать лавры с головы своего господина! «Ах, если б мне только удалось написать отзыв на эту книгу!» – думал я свирепо. Я бы представил ее в искаженном виде, я бы обезобразил ее неверными цитатами, я бы с наслаждением изорвал ее в клочья! Эта Мэвис Клер, «бесполая», как я ее тотчас же обозвал – только потому, что она обладала дарованием, какого я не имел, – говорила то, что хотела сказать, с неподражаемой прелестью, легкостью и с внутренним сознанием своей силы – силы, которая и подавила меня, и оскорбила. Не зная ее, я ненавидел ее, эту женщину, сумевшую приобрести славу без помощи денег, над которой венец сиял так ярко, что делал ее выше любой критики.