– И на подачку королевскую вы надеетесь. Не я. По мне, так зря тешитесь.

Вольяна разъяренно глянула на Бессчастного, но тот уже скрестил руки на груди. И ладно.

Осторожно, шаг за шагом она подходила к клетке. Пират следил. Не дышал в ее сторону, только смотрел наглыми глазищами. Странно смотрел.

– Мда… с таким душевным обществом не удивляюсь, что старика выбрала.

Вольяна молчала. Руки тряслись. А ну как он дыхнет… посильнее? И сразу ударит ногой, разбив хрупкую ледяную плоть? В море он убивал именно так.

– А я тебе как, девка? – Но пират лишь повел головой, приосанился. – Могу и согреть…

– Замолчи! – Она замахнулась гребнем. Чуть правда не стукнула. – Отворачивайся.

– А ина-аче? – пропел Гроза Морей, дохнув ей на ноги.

На туфлях образовались шапки снега, Вольяна ощутила болезненный холод в щиколотках, но упрямо присела рядом.

– А иначе рожа твоя встретится с моим кулаком, – раздалось за спиной, и Бессчастный, опустившись подле нее, повторил: – Отворачивайся, а то наголо обреем.

Удивленная, Вольяна оглянулась. И поймала одобрительную полуулыбку. Зауважал за то, что не струсила, снизошел? Много же мужчинам надо… смешно.

Густые жесткие волосы пирата пахли морозным утром. Сидел он удивительно смирно, гадостей не говорил. Но вспомнилось горькое: гриву мужу она до последнего дня расчесывала тоже – если пальцы его совсем немели.

– Почему все-таки? – вдруг услышала она. Бессчастный рядом насторожился.

– Что почему?

– Ну… вот так? За яблоком полетела? Безумно это, не добряк Альбатрос. Как и все мы.

Вольяна прикрыла глаза, силясь думать о вредном колтуне, с которым боролась.

– Вы любили когда-нибудь? – прямо спросила она наконец.

Не человек же, колдун. Чего стесняться? Он, кажется, удивился, задумался.

– Ну-у, жизнь люблю. Свободу. Команду любил, которая меня приняла…

– И не было в ней никого, кого совсем страшно было бы потерять?

Зря полезла. Пират вдруг вырвался, обернулся. Глаза стали стеклянными, потемнели, но тут же он усмехнулся – так колко, что и без льда заморозил.

– Что, девка, думаешь, завидую твоей великой любви? Нет. Не завидую. Знаешь, курица в руках как-то получше, чем чайка в небе. Делай свое дело.

Больше он не сказал ни слова. А вот Бессчастный тихо, словно про себя, – но Вольяна услышала и задохнулась от горечи, – добавил:

– А лучше – никого. Меньше горевать.

Вольяна проснулась оттого, что чары опять пели. Незнакомые. Злые.

Ши-а-иш! Ши-а-иш!

Там. На палубе.

Вольяна вскочила, накинула поверх сорочки сюртук. Не обулась, так и побежала на шум. Сердцецвет стучал ровно, значит, корабль двигался вперед. Но…

Ша-и-аш! Ша-и-аш!

Ветер на палубе подхватил, словно перо, толкнул. Вольяна устояла, впившись в дверь, да так и застыла – не верила глазам. Верзилы-часовые лежали колодами, похоже, оглушенные. Но пират не вылез на свободу – наоборот пытался укрыться то в одном, то в другом углу. Бегал от чего-то, что разъяренной лисой металось вокруг клетки. И то и дело тянулось внутрь, силясь достать.

Это была девушка – зыбкая, блеклая, лишь всполохи золотых украшений мерцали на серой плоти. Призрачной плоти. Девушка и палубы не касалась – летала быстрее ветра. Нет. Ветром и была, а синие глаза пылали злобой, черные губы шипели:

– Долж-жок! Долж-жок!

Прутья дребезжали, не пуская. Серебро не могло удержать чары буянцев, но пугало нечисть вроде упырей и русалок, попадающуюся иногда в лесах и водах, – остатки прошлой цивилизации, которую боги сочли несовершенной и истребили. Кем было это существо?

Ша-и-аш! Ша-и-аш!

Пират обреченно озирался. На помощь он не звал, но Вольяна все равно ринулась к клетке. Сама не знала почему. Может, обидное слово «мягкотелая» кололось внутри?