Стою посреди комнаты и не схожу с места. Сегодня и скажу, после ужина… Сходим с мамой к врачу, и там со всем разберутся.

Я беру одежду и скрываюсь в ванной, пока её никто не занял. Голос тоже. Я успеваю за этим проследить.

На ужине вместе с мясом собираю свою уверенность. Когда-то у меня было подобие этого чувства, оно о себе что-то говорило до того, как я начала кричать по ночам. Мама выглядит всё так же шикарно: накрашена, волосы накручены и уложены, а ведь ей никуда не надо, Стёпа чавкает, за что ему достаётся недовольный взгляд, а папа еле доносит до рта ложку с едой.

– Диана, что-то случилось? – интересуется мама, убедив Стёпу закрывать рот, когда он жуёт.

– Да так… – Я перебираю кусочки обжаренного мяса. – Я потом поговорить хотела…

– О чём? – удивляется она.

Мне обычно этого не нужно было. Я и сама так считала, сама думала, что всё само наладится. Как-нибудь, но само.

Стёпа лупится на меня, папа не обращает внимания, только мама смотрит с искренним, родительским интересном, но без тревоги.

И я скажу ей об этом, что слышу галлюцинации, что каждую ночь схожу с ума, что мне надо к психиатру, что у меня и сонный паралич, и хтонь, и шизофрения…

– Да так… жаркое вкусное! – отделываюсь я и заполняю рот едой.

Мне не сказать…

Когда все расходятся по комнатам, я хочу посмотреть на маму, но Стёпа выталкивает, чтобы в проходе не стояла. Так и приходится уйти к себе ни с чем.

Завтра тогда скажу. Завтра… за ночь ничего не случится.

Перебираюсь к себе, везде включаю свет, шторы не задёргиваю и занимаюсь домашними заданиями, потом переписываюсь с Тасей – кидаем друг другу котиков и собачек. Так вечер и пролетает: в рилсах, тик-токах и множестве коротких видео, которые отвлекают от всех кишащих под шкафом тревог.

Окно так и остаётся открытым. Я его не закрываю. Спала бы при свете, если бы могла. Укладываюсь на нерасстеленный диван и прижимаю к себе одеяло. Смотрю на старые, впитавшие в себя пыль игрушки, маленькие статуэтки под стеклом, на комод с луной-светильником и не сплю так долго как могу, пока глаза сами не закрываются, пока тело не говорит, что так мы ничего не добьёмся.

Знаю, просто бывает так, что не спится, и в сон совсем не просится.

Всё погружается в слабую тьму. Я чувствую, как моё дыхание замедляется, как тело, несмотря на беспокойство, расслабляется, и слышу, как приходит он:

– Диана. – зовёт.

Сидит под самым ухом. Касается холодным бестелесным дыханием.

– Диана? – Он уже касается меня, моих волос, пробирается к корням, путается в них, а я задыхаюсь. – Диана.

Я готова закричать, но открываю глаза. Их слепят белые клетки шахматного пола.

Это не моя комната, это сновидение, в которое я погрузилось.

Вокруг ничего, кроме бесконечной доски и единственной фигуры в виде меня.

– Как хорошо, что ты пришла, – говорит мне тот же голос, принадлежащий молодому человеку.

Он звучит сверху, из чёрного пространства, но по-прежнему я никого не вижу – лишь уверена в том, что он там.

– Кто ты? – двигаются сами мои губы.

– Твоё проклятие, твоя вина, твой сон и твоя явь.

– Что я сделала? – с напором кричу я, чтобы он услышал меня.

Я здесь одна. Услышит. Уже услышал. Но я хотела, чтобы он знал, как мне нестерпимо жить в мире, где я должна бояться пыль за компьютером.

– Правильный вопрос: что сделали мои предки?

– Что?.. – Злость берёт вверх, я делаю шаг, тяну руку, и ломтями, словно её нарезали в воздухе, она падает на пол, а следом рассыпаюсь кусками мяса вся я.

Не испытывая боли, я чувствую, что всё моё тело разорвано на кусочки, чувствую каждую отдельно лежащую часть, я вижу обоими глазами в разных направлениях, я чувствую, как разрезанное сердце толчками касается холодного пола, как внутренние органы ощущают жар шахматной доски.