– О, какие мы слова знаем, – подняла брови ведунья. – Вижу, ты у нас дама просвещенная, продвинутая.

Женщина кивнула с видом отличницы.

– А если с другой стороны посмотреть? – продолжала ведунья. – Получается, твои родители тебя вырастили, выкормили, на ноги поставили, в жизнь выпустили, а все еще виноваты в том, что тебе в жизни сейчас не комфортно?

– Так оно и есть, – согласилась женщина.

– То есть они до сих пор за твое счастье в ответе?

Ведунья встала и пошла к очагу. Пока она закидывала дрова в огонь, выражение на лице женщины менялось с обиженного на растерянное.

– Получается, я ответственность свою на кого-то перекладываю? Мол, жизнь у меня из-за них не складывается, – ответила, наконец, женщина. – Хотя они в моей нынешней жизни роли не играют.

Ведунья отвлеклась от печи и внимательно посмотрела на свою гостью.

– Вот все ведь понимаешь, когда хочешь. Умная ты.

– Спасибо, – тихо ответила женщина.

– И что ты с этим хочешь сделать? – спросила ведунья.

– Не знаю. С одной стороны, вроде мешает, но ведь столько раз пыталась эту обиду и злость вырвать из себя, выпустить, выкопать – не получается. Вернее, кажется, что все, уже простила, а потом бац! – и опять ярость появляется.

Ведунья подошла к полкам с зельем и, не долго думая, взяла первую попавшуюся склянку. Или, может, знала, что именно это то, что надо.

– Выпей-ка, – сказала она и протянула пузырек женщине. Та, не думая, откупорила и выпила, сморщившись.

– Горько? – спросила ведунья. – Ничего, сейчас послевкусие проявится.

И правда женщина вдруг улыбнулась.

– Сладко, – удивилась она. – Во рту сладко, как после ягоды. Малина?

Ведунья улыбалась.

– Вот так и с твоей болью. Сначала горько, а потом сладко.

– Не понимаю, что вы хотите сказать.

– Ты от боли страдаешь, а потом ею и наслаждаешься. «Ах, какая я бедная, как мне плохо». Жалеешь себя, плачешь, сочувствия ищешь. А давай, я тебе прямо сейчас другое зелье дам, и вся твоя боль пройдет. Исчезнет навсегда. Хочешь?

Женщина вертела в руках пустой пузырек.

– Нет, пожалуй, я не готова, – ответила она. – То есть как – исчезнет? А что же тогда останется?

– Так я и думала, – покивала ведунья. – А чего ж тогда ко мне пришла?

– Не знаю даже. Может быть, я просто хотела с вами поделиться?

– В этом я тебе могу помочь, – ответила ведунья и положила свою жилистую руку на плечо женщине. – Так и быть, разделю твою боль. Позволишь?

Женщина кивнула.

– Вот и хорошо. Тогда закрывай глаза. Дыши глубоко. Сейчас попробуй увидеть образ твоей боли. Что ты видишь? Эта твоя боль, она какая?

– Как черствая круглая булка хлеба, – ответила женщина после кратких раздумий.

– Круглый хлеб. Хм. И где ты держишь этот каравай?

– Я его к груди прижимаю.

– Отдашь мне его?

– Не-е-ет.

– Почему? Он же черствый? И тебе от него плохо.

– Все равно не могу отдать, – покачала головой женщина. – Он мне дорог. Хоть и очерствел, но ведь хлеб же все-таки. Какой-никакой, а родной.

– Так ты и держишься до сих пор за те крохи любви, что от родителей принимала. Хоть и черствые, а родные.

Ведунья погладила подошедшую к ней кошку и спросила:

– А половину отдашь? Поделишься со мной чувствами?

– Половину могу. А что вы с ней делать будете?

– Я – ничего. А вот ты что хочешь, то и делай. Хоть в хомут преврати – мне не жалко.

– Зачем же в хомут? – удивилась женщина. – Пусть лучше будет… ожерелье. Но разве из хлеба получится?

– А почему бы и нет? Раз хлеб выдуманный, можно с ним делать все что хочешь.

– Ну хорошо, – нерешительно ответила женщина. – А как превращать?

– Да просто представь поярче, да с деталями, и сама все увидишь.