Постепенно вокруг нас собралась большая группа людей, девушка-индианка забралась на стол и громко, отчетливо сказала что-то на хинди и сама перевела на английский: «Давайте продолжим!» При всей моей нелюбви к «ценностям» американской субкультуры, я понимаю, что проще всего общаться с миром на этом элементарном языке. Все согласились, крикнув «Да!» на разных языках, причем так бурно, что к нам уже направились охранники. И мы решили продолжить наш разговор в парке, потому что в большую поточную аудиторию, где у нас только что проходила конференция, начали стягиваться абитуриенты на консультацию. Несколько человек задержались около нас, видя, как весело мы смеемся. Возможно, так и должно образовываться мировое правительство – а не в бункерах, тайно от всего мира, и не в тот момент, когда на Земле произойдет катастрофа, и, кто выйдет вперед и скажет: «Я главный», тот главным и будет. Пока его не съедят те, кто будут сильнее или хитрее, чем он.

Мы пошли в парк, располагавшийся неподалеку. Я шла с некоторым сомнением, потому что хорошо знала наши законы – вряд ли кто-то разрешит нам такое несанкционированное мероприятие. Порядка пятидесяти молодых людей, разных национальностей, шумных, энергичных, собираются в одном месте, чего-то требуют… Пусть даже у нас требования очень хорошие и правильные. Еще мне мешала мысль о том, что где-то сейчас рядом меня ждет Сергеев. Что ему сказать?

Гены и Кащея почему-то не было видно. Кащей, скорее всего, собирал всю нашу делегацию – это у него получается лучше всего, он прирожденный администратор. Всё, что можно делать по формальному признаку, он делает хорошо, если, конечно, не хандрит. Тогда он вообще ничего не делает, и все дела сыпятся. Однажды я попробовала поговорить с ним насчет этого. Он лишь пожал плечами: «Так я же русский человек. Непредсказуемость и свободолюбие – мои главные качества». Странно, вот я тоже русский человек, но у меня совсем другие главные качества, либо я пока не умею их анализировать.

Сергеев, о котором я только что подумала, позвонил мне, словно услышал мои мысли:

– Ты еще занята?

– Да, у нас продолжается конференция, но на улице.

– Звони, когда освободишься.

Удивительное чувство. Мне кажется, я так хорошо знаю его голос… Просто забыла его. И вспомнила.

Меня схватили сбоку, я обернулась, увидела страшно довольного Гену. Он включил музыку в телефоне и пытался на ходу впихнуть мне в ухо наушник, второй был у него.

– Ген, – я отвела его руку, – сейчас некстати.

– Да ты послушай, какая песня, слова послушай!

– Я другим занята!

– Не понимаю, – рассердился, мгновенно покраснев, Гена. – Неужели тебе это на самом деле интересно? Интересней, чем наши отношения?

Вот почему я такая? Я не могу сказать Гене, что у меня с ним нет никаких отношений. И продолжаю эту странную вялотекущую дружбу. Гена присылает мне песни – то в своем исполнении, то в чьем-то еще (певцов в мире много, найти в сети можно что угодно за пару секунд – старое, новое, на любом языке), или же картинки рисованных животных, выражающие его эмоции и чувства. Картинки, которые кто-то нарисовал, а Гена ими разговаривает.

Иногда меня просто переворачивает от затянувшегося детства некоторых моих однокурсников или Гены, который вот уже год постоянно присутствует в моей жизни, в основном виртуально, но очень настойчиво. Я понимаю теперь, что такое инфантилизм. Надеюсь, что я сама не такая. Ведь это, если серьезно, проблема. И у нас, и в других странах мира даже идут разговоры о том, чтобы изменить формальные границы взросления. Продлить возраст, когда родители должны помогать финансово, увеличить границу, когда можно официально заводить семью, начинать платить налоги и выбирать президента. При этом никто не говорит, что нельзя заводить себе любовника с двенадцати лет. То есть живи в открытую с парнем, а родители будут обязаны тебя кормить до двадцати трех лет, до двадцати семи, до тридцати пяти… Тебя и его… Мне кажется, Гене бы такое подошло. Мне – нет.