На лице Вероники не было слёз. Только оцепенение. Как у человека, который только что понял, что упал в ледяную воду и ещё не успел начать дышать. Она молча провела пальцем по экрану, пытаясь найти опровержение. И не находила.

– Он должен был выжить! – Глухо сказала она, словно убеждая даже не себя, а окружающий её воздух. – Он упрямый. Он сильный. Он не мог просто… Исчезнуть.

И в эту секунду, когда сердце девушки колотилось в груди, как птица в клетке, она поняла, что уже поздно оправдываться… Поздно строить планы… Поздно что-то чинить… Потому что может случиться так, что он не услышит их. Никогда. Плечи Вероники еле заметно дёрнулись. Внутри неё что-то оборвалось – страх? Боль? Ощущение контроля? Или просто – надежда?

– Если он погиб… То это всё произошло именно из-за меня… – Тихо прошептала она и опустилась в кресло. Резко. Тяжело. Словно силы покинули её тело. Она больше не выглядела властной. Не выглядела ни хозяйкой кабинета, ни наследницей. Только женщиной, которая хотела всё исправить – и… Опоздала…

В тишине окутавшей кабинет снова зазвонил терминал, на который пришло уведомление от её помощника:

“Борт готов к вылету. Полёт разрешён. Подтвердите взлётное окно.”

Она рассеянно посмотрела на сообщение. Не мигая. А потом медленно подняла голову. В глазах всё ещё был огонь. Хрупкий, но живой.

– Я всё равно лечу. Пока нет тела – он жив. Пока я не услышу от него “прощай” – это не конец. Даже если мне придётся обыскать каждый клочок неба и земли.

После этих слов она поднялась. Стряхнула с плеч собственное отчаяние, как пыль с дорогого пальто. И в голосе её прозвучала сталь:

– Я опоздала однажды. Второго раза я себе не позволю.

……….

Поиски начались сразу же, как только последний сигнал с борта рейса 317 пропал с экранов радаров. И хотя первые часы официальные лица ещё говорили о "временной потере связи", внутри штабов спасателей уже никто не сомневался – произошло нечто катастрофическое.

Шторм над северным побережьем разросся в полноценный ураган категории "внезапной силы", о котором метеослужбы не предупреждали – фронт возник буквально за полтора часа до исчезновения рейса. Ударный фронт оказался куда более мощным, чем предсказывали все их спрогнозированные модели. Порывы ветра доходили до ста сорока километров в час, шквалистые грозовые ячейки, а главное, и самое ужасное – высокая плотность молний. В день исчезновения в зоне бедствия было зафиксировано более двух тысяч разрядов за один час.

Над морем, вблизи узкого прибрежного каньона, военные спутники зафиксировали краткую вспышку – одинокий разряд, резкий скачок теплового сигнала… И исчезновение объекта с инфографических карт. После этого началась реальная тревога.

К поискам были подключены пять вертолётов ВМФ, три спасательных катера, дроны-мониторы, тепло- и эхолокационные станции. Зона поисков занимала более трёхсот квадратных километров, большая часть – над труднодоступными болотистыми побережьями и бурлящими водами.

Через два дня, на рассвете, один из пилотов вертолёта заметил масляное пятно в отдалённой лагуне, у границы залива, к которому мало кто подходил из-за нестабильной почвы. Спустя шесть часов наземная группа вышла на берег… И её члены увидели первые обломки.

Плавно покачиваясь в чёрной, вязкой воде, между искорёженными деревьями и торчащими корнями, лежали остатки фюзеляжа – разломанного, сгоревшего, исковерканного, словно огромный хищный зверь выдрал кусок и бросил обратно. Силу удара и пожара можно было оценить по обугленным ребрам конструкции и обожжённой обшивке. Чуть дальше валялось крыло, распластанное среди тёмных вод, почти вертикально, и изогнутая турбина, пробившая еловую рощу, оставившую после себя чёрный след.