“Если ты слышишь свист, то лучше ложись на землю. Если видишь свет – прячься. Если идёт маг – уступи, и склонисб. Если зовут – не спорь.”
Они жили по ритму чужой воли. Ремесленники продавали лучшие товары ученикам сект, заранее прекрасно зная о том, что спорить с ними – будет себе дороже. Родители прятали детей, если приближались вербовщики новых послушников. Старики утирали внукам слёзы, шепча:
– Это ради будущего рода. Если он выживет – он поднимет наш дом. Если нет…
И не договаривали. Потому что знали – чаще всего, нет. И среди всего этого сейчас и находился сам Андрей. Выполняя поручения хозяина лавки, в которой нашёл приют, он ходил по городу, слегка пригнув плечи, старательно пряча глаза, в поношенной робе слуги. И никто не останавливал его. Потому что таких, как он, в этом городе было очень много. И именно это и стало его лучшей маскировкой. В этом городе Андрей был частью толпы. Но он наблюдал. Запоминал. И тихо, незаметно вплетался в ткань мира, который отверг бы его, узнай кто он есть на самом деле.
Молчаливый слуга
В лавке Чхве Тансу всегда пахло железом, пергаментом, старой пылью и сушёными змеями. Узкие оконца за решётками пропускали тусклый дневной свет, который ложился на столы, полки и ящики в виде тонких полос. Между этими полосами, в напряжённой тишине, как тень скользил Анд Рей. Он уже почти два месяца работал здесь под видом немого сироты, найденного при храме и якобы сбежавшего из приюта. Его потрёпанная одежда была заштопана кое-как, но чиста. Волосы неровно подстрижены, как можно было сделать обычным, но достаточно острым ножом. Взгляд всегда отстранённый. Он молчал, кивал, работал. И этим вызывал больше доверия, чем если бы говорил.
Старик Тансу, хозяин лавки, был довольно сварливым человеком, с жёлтыми прокуренными ногтями, длинной бородкой и постоянно морщащимся лицом. Его седые брови всегда были нахмурены, а руки – тонкими, жилистыми, с навечно застывшими чернилами под ногтями. Он делал ритуальные печати и талисманы для защиты, обереги, защитные узоры, а также вырезал небольшие каменные фигурки с вложенными в них плетениями для ритуалов или пространственных печатей. Хотя всё это и звучит достаточно сложно, но… Всё это было из низшего разряда подобных изделий.
Но его глаза… Казалось, что они никогда не моргали. И никогда не смотрели просто так. Он наблюдал. Тихо. Скрытно. Из-за горбящихся плеч, сквозь трещины в стенах, сквозь отражения в полированных пластинах нефрита. И он внимательно наблюдал за новеньким молчуном, что вдруг появился в его лавке. И, хотя этот старик и сам позвал немого мальчишку к себе в услужение, без проверок он обойтись просто не мог. И это было вполне понятно.
Сначала старик поручал Анду Рею простое. Перетереть корень цветка ганьчи… Высушить глаза лягушки-древолаза… Сложить по порядку шёлковые ленты с письменами…
Анд Рей делал это тихо, быстро, без лишних движений. Всё аккуратно. Даже слишком. Так что старик вскоре сам начал намеренно подмешивать "ошибки": перемешивал ингредиенты, менял метки на свитках, прятал нужные инструменты. Но молчун каждый раз восстанавливал порядок, будто бы по наитию. И Чхве Тансу заметил это. И записал у себя в голове:
“Или с очень тонким чутьём, или обучался раньше. Надо копнуть глубже…”
Вторая проверка была на воровство. На третью ночь, когда все живущие в лавке уже спали, старик тайком выложил мешочек с тремя духовными монетами – редкими и сильными – прямо на полку, куда часто залезал этот самый Анд Рей. Положил его так, чтобы тот точно увидел. А сам тихо спрятался в тени, ожидая появления этого парня. И Анд Рей увидел мешочек. Остановился. Постоял, словно задумавшись. А потом… Взял мешочек. Поднёс его к свече, и раскрыл… Аккуратно пересчитал монеты. В этот момент у старика уже напряглись мышцы. Но он не двинулся. А Анд Рей, не забрав ничего, прошёл к сундуку учета, отыскал специальный мешочек со знаком, и положил монеты туда, написав на листке грубым корявым почерком, который выдавал тот факт, что его кто-то обучал письму, но не очень старательно: