— Может, скажешь, с какой стати ты начал пушить перья перед дочкой графа? Вы знакомы?

— Она приезжала в Развалины. Она учится вместе с Аллиель Кан. Да ничего я не пушил!

— Ну да, ну да. Может, ты и не завладел ее сердцем, но точно поразил воображение. Понравилось?

— Димерезиус, я... понимаешь. Я думал, если понравлюсь ей, она захочет крепче подружиться с Аллиель.

— Что?! Ты потрясал воображение одной красотки — ради другой?! Мальчик мой. У меня нет слов, — смеясь глазами, фокусник покачал головой. — Упражняйся, далеко пойдешь.

— Димерезиус, нет. Ну, ты же всё понял.

— Прими совет. Если еще раз выкинешь подобное, никогда не признавайся. Женщины такого не прощают.

— Димерезиус!

— Ладно. Что сделано, то сделано. Насчет фокуса — держи подсказку. В этом замке есть другой зал, более нарядный, но там «голову» показывать нельзя, из-за галереи под потолком. Думай.

— А еще?

— Подсказки? Ладно, вот, — порывшись в кармане, Димерезиус протянул Эдину маленькое зеркальце в оправе.

Ночью, уже после полуночи, Эдин проснулся от голосов в комнате.

Якоб. И Димерезиус.

— Я лучше сейчас увезу его отсюда, — это сказал Якоб.

— Не лучше. О нем знают. Досадно, но ничего страшного.

— Да ничего не знают! Уехать, и все.

Эдин поднялся на локте.

— Что? Что случилось?

У Якоба был злой взгляд. Очень злой.

— Друг мой, не от каждой напасти можно укрыться, как не от каждого дождя следует прятаться, — примирительно сказал Димерезиус. — Всё образуется. Лучше, конечно, если бы мы могли вести себя как честные люди, которым нечего скрывать.

— Что такое?! — Эдин сел на кровати.

— Потом узнаешь. Выпей это, — Димерезиус протягивал стакан, заполненный чем-то примерно на треть. — Пей же, — положив руку ему на затылок, фокусник почти силком влил питье, Эдин проглотил все парой судорожных глотков.

Немного горько.

— Положись на меня, — сказал Димерезиус. — Ничего страшного, не беспокойся. Спи дальше.

— Димерезиус?..

— Говорю же, спи дальше. Тебе будет немного жарко, это нормально. Спи, — рука фокусника прошлась по его лбу.

Эдин мельком глянул на Якоба, тот пожал плечами и кивнул ему.

— Если ты мне его отравишь, тебе не жить.

«Отравишь»... Кого?..

Эдин слышал, но говорить не хотелось, очень не хотелось...

— Я на твой счет не обманываюсь, мой друг, — Димерезиус говорил сухо и устало.

Спать...

Эдин слышал еще, как его лица касалась мягкая кисть, по скулам, под глазами. Знакомые ощущения: Якоб перед выступлениями подрисовывал ему лицо сухим гримом, придавая вид более глазастый, более худой — более юный.

— Ты за зиму повзрослел. В таком номере чем кажешься младше, тем публике больше понравится.

Эдин не очень замечал, что изменился внешне, кроме роста, пожалуй. Другие замечали.

Качается зеркало. Много зеркал. Они кружатся.

Подсказка. Это подсказка... ему...

Солнечные зайчики прыгают по комнате, по лицу.

Зеркала качаются.

Маленький сухонький карлик в пестрой куртке и высоком колпаке подбрасывал вверх кучу чего-то яркого. Эдин шагнул ему навстречу, протянул руки, рассмеялся. В стене появилась дыра, и карлик исчез в ней, потом появился опять. Лицо у карлика изменилось, стало страшным...

Какие-то дети, их много. И взрослые. Но лиц не видно. Не видно совсем. Они ушли, оставили его одного. Зачем?!

Солнечные зайчики. Зеркала... Нет, зеркало одно. Большое, квадратное, в резной раме. Оно вставлено внутрь другой рамы и закреплено посередине, так, что его можно качать — вверх, вниз, отражается то пол, то потолок, то пол, то потолок. Костяная фигурка королевы Элвисы смотрит на него с укором. Но почему? В чем он виноват?..