Меня распределили в Тамбовское училище бомбардировочной авиации. В нём я попал к очень хорошему начальнику училища (забыл фамилию сейчас)… он известный был, толковый, потом командующим воздушной армией был во время войны. Большой человек! Но его репрессировали тогда немножко, понизили: начальником училища.
Вместе со мной учился Серёгин. Знаете такого? Нет?!
– Нет, честно говоря, не помню…
– С Гагариным погиб который геройски!
– А, вот этот?!
– Да! Вот Серёгин – он раньше меня на год кончил, в 1943-м. И получил Героя. А меня – задержали на фронт.
Мой двоюродный брат учился тоже в аэроклубе… тупой – в теории, но – хороший певец. Пел – умопомрачительно! И он меня попросил за него сдать экзамен, теорию полёта. Я был отличник, поэтому меня даже преподаватели знали и начальник УЛО (учебно-лётного отдела). Я лучший был ученик. И вот я за него сдаю. А преподаватель у него – другой был, потому что он из другой эскадрильи. Вот, сдаю экзамен этому. Ну, всё идёт нормально. И к экзаменующим входит начальник учебно-лётного отдела Антоньев, майор. Увидел меня – и говорит: «А почему курсант Беликин здесь?» А этот смотрит: «Как Беликин? Большунков!» А я же под чужой фамилией своего брата двоюродного, представляете?! Сдаю за него экзамен!
Ну, Антоньев был такой вообще очень симпатичный человек, души доброй… и он, значит, что сделал, какое наказание. Он меня выгнал из учебно-лётной заставы и поставил в команду пожарных на склады нашей школы (команда была из всяких нарушителей). Отлучил на год от учёбы. То есть он меня в самое тяжёлое время – спас от фронта, по сути дела. Представляете, что он сделал?!
А я – страшно был недоволен. Я же стремился на фронт! У нас все стремились на фронт. А он меня в наказание оставил без фронта. И это у нас считалось большим огорчением. Ну, я не знаю, как по-отечески, что ли, ко мне подошёл. Просто меня спас, короче говоря. А вот Серёгин – без всяких замечаний: он вообще был отличник учёбы.
– Вас учили на «СБ»…
– Нет, я ещё не досказал… мы – пришли на «СБ».
На нём моторы стояли – французские, не наши. У нас промышленность пока авиационная была слабой вообще. Мы к войне пришли, когда у нас, по сути дела, авиационная промышленность ещё только начала развиваться. Мы первые самолёты делали «Пе-2» (Петлякова, пикирующий был бомбардировщик); «ДБ-3» (Ильюшина), и «Илы» только начались. Представляете?! Грибовского там эти все работы… и «МиГи», и … – всё только начиналось.
В Финляндии «СБ» назывался «скоростной бомбардировщик». А скорость у него была очень маленькая, как у наших истребителей! Когда мы были в Армавире – на нас налетели и бомбили город. Так наши истребители их догнать не могли: ни «Хейнкель-111», ни другие бомбардировщики. Наши истребители «И-16» и «И-15»-бис! Потому что они были по скорости ниже! Поэтому – воевать?! Мы?! С немцами?! Ну, нет.
Тогда они по нашему аэродрому ни одной бомбы не бросили. А ведь мы оттуда стреляли в них из пулемётов…
Ещё у нас были самолёты «ТБ-3», которые немцы прозвали «Иван на бревне», потому что пилот огромного бомбардировщика сидел на самом фюзеляже наверху. Обороны – никакой почти. Их немцы били в удовольствие. Если они их увидели – они их сбивали. И так вот сразу, в первые дни, почти всю авиацию нашу побили. Ну, старые все самолёты. А новые – только входить начали.
И вот в таких условиях нас начали учить на «СБ». Только теорию начали заканчивать – всё прекратили, прислали брошюрки про «Пе-2», а сами самолёты – нет. Снова теорию начали. Только теорию закончили – на «Ил-2» переключились. Стали его теорию учить. То есть мы за три курса – взялись за три самолёта, и всё не могли ни один закончить!