Чернуха повернулась к толпе и бросила по-английски:

– Кто-то еще хочет поединок с малолетней сучкой? Можно десять на одного, если смелости хватит. Можно и двадцать, но тогда вообще без шансов, вы сами себе начнете мешать.

Ей никто не ответил. На лицах читался ужас.

– Пери! – донеслось до меня на фарси.

– Похоже желающих померяться крутизной больше нет, – обратился я к морякам. – Тогда перейдем к главному. Кто из вас суперкарго?

В трюм спускаться было опасно, но необходимо, потому что «Шпик», по словам суперкарго Ахмеда, находился в главном грузовом отсеке, оборудованном рельсами и кормовой аппарелью с гидравлическим приводом. Тут, внизу, в узких стальных коридорах и под едва освещенными трапами могла поджидать любая опасность. Если кто-то притаился в засаде, нам придется туго, так как тут особо не развернешься ни с пулементом, ни с гарпунным карабином. Хорошо, что взяли пистолеты, их и надо было держать наготове.

Впрочем, если бы нас ждала засада, я бы понял по наблюдаемому состоянию Ахмеда. Будь ты хоть сто раз великим актером, да хоть самим Станиславским, в ситуации, опасной для жизни, ты не сможешь притворяться беззаботным. Ахмед же почти без умолку болтал, стараясь донести до нас на сносном английском, что он всегда недолюбливал капитана, и что вообще не хотел быть пиратом, а хотел стать честным контрабандистом, возить с прибрежных заводов к границам Метрополии «золотую пыль» и там сбывать крупным дилерам. Я его почти не слушал, мне важно было не пропустить начало нападения на нас, буде такое случится.

Вершинский любил говаривать, что незаметных и бесшумных засад не бывает. То ли от своего друга-полинезийца услышал, то ли в какой-то книжке прочел, я не вникал. Но сама формулировка мне понравилась, поскольку в точности соответствовала моему жизненному опыту. Даже если «гриб» с полулитрами нитрожира закопался в землю, и его даже опавшей листвой засыпало, и он там скукожился в анабиозе, все равно по ряду признаков его можно вычислить, и нам с Ксюшей это удавалось не раз и не два в наших вылазках. Чего уж о человеке тогда говорить? Люди, во-первых, достаточно сильно воняют, особенно мужчины, особенно без присмотра женщин, особенно оторванные от цивилизации. Во-вторых, они очень шумят, сопят, чешутся, у них то газы, то отрыжка. Чтобы это уловить, не надо обладать собачьим слухом и обонянием, достаточно просто ворон на ходу не считать.

В какой-то момент мне даже показалось, что я ошибся, что Ахмед тарахтит без умолку не потому, что доволен исходом, а чтобы скрыть собственную обеспокоенность близкой засадой и утопить возможный шум от нее в звуке своего голоса.

Чем на более низкие уровни мы спускались, тем сумрачнее становилось, тем чутче я прислушивался, но ни мой слух, ни мое обоняние ничего не улавливали.

– Вот, тут у нас главный грузовой отсек, – произнес, наконец, Ахмед, с грохотом отворяя тяжелую стальную дверь.

За ней оказалось обширное пространство, освещенное развешанными всюду гибкими трубками химических светильников. Видны были два узкоколейных рельсовых полотна, небольшой мостовой кран, несколько мощных лебедок.

В таком пространстве засаду было устроить легче всего. Люк, через который нам предстояло попасть в отсек, можно было без труда пристрелять с нескольких точек, и не дать нам носа высунуть. Меня успокаивало лишь то, что хитрый план Вершинского не дал возможности капитану подготовиться. Точнее, увидев на палубе двух подростков, он не стал заморачиваться. Недооценка противника – страшная штука.