– Панове… блажам… не забие… панове… – вдруг жалобно заголосило женским тоненьким голосом это самое дерево.
– Что за черт?! – пробормотал Андрей. – Не стреляй, Яким. А ну, выходи, кто там прячется?..
Прошло несколько секунд, и вот от ствола отделилась фигура. Юбка, мужской пиджак, на голове платок. Та самая женщина, с хутора.
– А ну, стой! Не двигайся… Руки… Руки покажь! Вверх подымай… – говорил Яким, подтверждая свои слова указательным движением ствола автомата. Голос его звучал безжалостно сухо. Женщина от этого еще больше перепугалась. Ее поднятые руки задрожали. Побелевшие, разбитые, с запекшейся кровью губы пролепетали еще жалостнее:
– Ни вбивайте… Благаю[3]… Ни треба…
Аникин, держа пулемет наготове, медленно подошел к ней. Он внимательно оглядывался по сторонам. Где-то рядом могли затаиться фашисты. Похоже, они устроили погоню. А эта – наверное, проводница у них.
– Что ты тут делаешь? – стараясь не повышать голоса, спросил Аникин.
Она молчала, озираясь то на него, то на Якима расширенными, наполненными ужасом и страхом глазами. Ее аккуратный курносый носик дышал часто-часто.
– Что молчишь? Воды в рот набрала? – наседал Яким. – Отвечай, когда тебя спрашивают…
– Не треба стриляти… – снова пробормотала она. Две крупные прозрачные слезы выкатились из ее глаз. Слезы текли по ее покрытым пылью и копотью щекам, прокладывая чистые линии-дорожки.
XIV
– Мы тебя не убьем, – как можно мягче произнес Аникин. – Ты одна? Отвечай мне…
Женщина закивала головой. Платок ее сбился назад, еще больше открывая лицо. На свету она показалась еще моложе.
– Вытри сопли, – мягко, но настойчиво произнес Андрей. – А ты, Яким, обыщи ее.
Тут же закинув автомат за спину, он протянул обе руки к ее груди и вдруг покраснел, как рак, и замер.
– Ох, товарищ командир… пять лет к бабе не притрагивался… – выдохнул Яким.
– Смелее, боец! Но не увлекайся… – подзадорил его Аникин.
Якимов пошарил руками у груди, потом ниже – с боков и спины. Когда он спустился к бедрам, лицо его стало совершенно взопревшим.
– Чисто… – отступая, произнес Яким. Он кряхтел и прятал глаза, вытирая пот с лица. За все время процедуры женщина не пошевелилась. Она словно одеревенела, боясь сделать хоть одно движение.
– Не плачь… утрись чем-нибудь… – сказал Аникин.
Женщина послушно вытерла лицо, размазав остатки пыли и копоти. И слезы ее перестали течь, как по команде, хотя она то и дело всхлипывала.
– Рассказывай теперь, кто ты, как тебя звать и что ты тут делаешь. Только быстро… – четко произнес Аникин.
– Тикаю… вид гадив цих… – Женщина вдруг быстро-быстро заговорила по-польски. Глаза ее в этот момент наполнились такой злобой, что обоих солдат взяла оторопь. Не ожидали они обнаружить в этой беспомощной, зареванной крестьянке такую яростную ненависть.
– Небось ругается, товарищ командир… – вслух, полушепотом предположил Яким, невольно отступая назад на полшага.
– Как тебя зовут? – спросил ее Аникин. Она помолчала несколько секунд, словно пыталась понять, чего от нее хотят.
– Агнешка, – произнесла она и тут же показала рукавом пиджака, который был велик, в ту сторону, где остался хутор.
– Га́лици… га́лици…
Она несколько раз повторила это слово, делая ударение на первый слог.
– Черт ее знает… Что за галици? – сплюнул Яким. – Может, полиция?
– Не… не полиция… – задумчиво выговорил Андрей. – «Галичина»?
Женщина вскинулась, будто кто-то током ее ударил. Она лихорадочно закивала головой. Новая порция ругательств полилась из ее разбитого рта. Аникин распознавал и некоторые общеславянские слова, которые не требовали перевода.