– Ты куда, блоха, скачешь. А ну быстро доложить по форме!.. – сурово чеканил Кармелюк. В этот миг несколько мощных разрывов один за другим донеслись с той стороны пролеска.

– Нем… цы… танки про… рвали обо… рону… Там пушки наши… Командира… расчета… убило… Ев… Ев… – Боец задыхался, грудь его вздымалась и опадала часто-часто. Он никак не мог выговорить фамилию своего убитого командира.

– А ну назад! – старшина за шиворот, как котенка, поднял щуплого бойца

Все так же держа беглеца за шиворот, старшина выговаривал, при каждом слове встряхивая его, как мешок с картошкой.

– Где ваши позиции? Говори, где пушка?..

– Там, там… – тараторил боец совсем потерянным голосом. – Сразу за осинником – наш расчет. Метрах в двадцати правее, возле оврага – расчет Могилевича. Вот наш и взвод – весь, ядрена корень, как на ладони. Если бы не овражки эти, осинником поросшие, вообще негде поховаться бы было. Степь, ядрена корень, как стол ровная. Ни черта не спрячешься… А эти… – Артиллерист, дрожа всем своим худющим телом, спотыкался в речи, захлебывался в собственных словах. Казалось, от перевозбуждения его сейчас удар хватит. Хотя сдохнуть на передовой от сердечного приступа было бы непозволительной роскошью.

– Гады… эти… Танки… прут, как на ладони… Даже не прячутся… «Фердинанды», со стороны колхоза. Я шесть насчитал. Прямой наводкой… По нам… как жахнуло… Евсеева и подающего Халилова – в клочья.

Кажется, после удара старшины он немного пришел в себя. Теперь он говорил более связно, но все время испуганно озирался по сторонам.

– Значит так… Аникин… – на ходу соображая, выдал Кармелюк. – Мы с тобой – к расчету… А ты… – Он снова с силой дернул артиллериста. – Ты беги вот по этой тропинке, потом по траншее. Надо батальон предупредить. Найдешь капитана Тоцкого. Доложишь, что от старшины Кармелюка. Объяснишь обстановку. Скажешь, что нужна помощь… Понял?..

– Да, товарищ…

– Не «да», товарищ артиллерист… Приказ ясен, боец?

– Так точно, товарищ старшина!

– Вперед! И не вздумай свернуть с тропинки!

– Никак нет, товарищ старшина! – уже на бегу кричал безумный солдат.

Старшина обернулся к лежащему на плащ-палатке телу Михайлина.

– Эх… прости, комбат… – стиснув зубы, выговорил он. И тут же рванул напрямик, через осинник. – Не отставай, Аникин!

– Слышь, Аникин, чего это?.. – Кармелюк приостановился посреди хитросплетения осиновых веток. – Никак «сорокапятка»?

Андрей, воспользовавшись остановкой, перевел дух и перехватил винтовку из руки в руку.

– Похоже, что так, товарищ старшина, – прислушавшись, ответил он. – Близко садит. Для немецкого «Фердинанда» слишком частит. И выстрел легковат.

– Ишь ты, «легковат»… Я смотрю, Аникин, ты слухач натуральный. Часом, не в консерватории до войны пиликал?.. Ладно… Двинули…

Легкую противотанковую сорокапятимиллиметровую пушку, запросто именуемую в войсках «сорокапяткой», они обнаружили как раз там, где им указал бегун-артиллерист. Здесь прямо из осиновых зарослей начинался овраг, постепенно набиравший крутизну и глубину. У начала его, почти невидимая со стороны степи, укрылась за бруствером «сорокапятка». Естественно образовавшуюся стенку умело довели до состояния траншейной. Укрытие сделано настолько удачно, что щитовое прикрытие только-только торчит над оврагом вместе с орудийным стволом.

Возле «сорокапятки» деловито и быстро орудовал боец. Он был в одной гимнастерке, в нескольких местах оборванной и обгоревшей. На спине пятно ожога обнажало багрово‑красную субстанцию живого открытого мяса. Но этот сновавший возле лафета пушки, словно отлаженный механизм, не замечал ни раны, ни холода. Дальше, метрах в трех ниже по склону оврага, лежал труп. Он был накрыт шинелью, из-под которой выглядывала одетая в сапог нога и развороченный обрубок второй ноги с торчащими обломками костей голени.