Куда это он клонит, хотелось бы знать? Неужто угрожать вздумал? Андрей продолжал. И командиру он ничего не сказал.

Как объяснишь, что этот немец ему жизнь спас… Так вот запросто отпустил на все четыре стороны. А мог шлепнуть на месте, без всякой канители. Про этого немца он уже достаточно объяснял, и лямку положенную в штрафной роте оттянул. Так что эту тему Андрей считал для себя закрытой. Нет, тут, если начнешь объяснять, сразу пулю от комбата схлопочешь. Так бы, видать, и вышло, не начни немцы палить по их позициям. «Черт с ним… Чему быть, того не миновать. Пусть трибунал, пусть штрафная рота…» – внутренне решил про себя Аникин. Хотя опять угодить в штрафную ему страсть как не хотелось. «Дурак дураком… – грыз себя внутри Андрей. – Надо было пальнуть выше или вбок. Фриц тот целым бы остался, да и к нему никаких претензий. Кроме той, что мазила и хвастун». И как это он сразу не сообразил. Вот ведь, смекалки не хватило. Уж больно Андрей растерялся, немца того в прицел снайперский увидев. Лицо изменилось – обветренное, морщин добавилось… сразу видать, что хлебнул порядком. Но все равно… он бы его из миллиона узнал. Черт дернул этого фрица тут оказаться…

Грудь старшины с шумом выпускала струи едкого дыма. В холодном, сыром октябрьском воздухе дым загущался в густо-сизые клубы. Повисая возле лица старшины, они заставляли того щурить свои маленькие глазки. Бегающие, юркие, словно зверьки, глубоко запрятанные под низко нависшими бровями, черные зрачки внимательно следили из своего укрытия за Андреем.

– Отмолчаться вздумал? – угрозы в голосе старшины добавилось. – Ну-ну…

Он тяжело выдохнул из своих мощных легких очередную порцию ядреного никотина.

– А сволочь эта фашистская не задумываясь выстрелила… Эх-ма… жалко командира…

Кармелюк вдруг отвел взгляд от Аникина и, еще раз тяжело вздохнув, покачал головой. И голос его как-то дрогнул и разом потеплел.

– Ишь… Сам не свой был последние дни. Весточку он получил из дома. Из Сталинграда. При эвакуации мать и жену с сынишкой годовалым бомба накрыла. Сам сталинградский был товарищ майор. Сестра ему написала. Она одна выжила из семьи… Как письмо получил, почернел весь, сон потерял… А тут еще контузия эта… Эх… говорил ему – не ходи на переговоры. Фрицы, вишь, запомнили его голову забинтованную. Они ж, гады, на командиров и комиссаров первоочередным охотятся. Вот по бинтам, сволота, его и выцелили.

Кармелюк молчал и курил.

– Товарищ старшина, – тихо произнес Аникин. – Сам не знаю, как вышло…

– «Не знаю»… Учи вас, малолеток. А ведь ты вроде стреляный воробей, а?.. Штрафную прошел… – Глазки старшины вновь сверлили его из-под бровей.

Андрей молчал. Шестым чувством он чувствовал, что волна злобы, вдруг вскипевшая на него в старшине, понемногу ушла.

– Да… отмучился, бедняга… – подытожил Кармелюк, обжигая заскорузлые пальцы обугленным кончиком самокрутки. – Мы с майором от Смоленска топали. Из окружения выходили… Эх… двинули. Проводим командира в последний путь…

Из-за опушки вдруг выскочил солдат. Весь какой-то обгорелый, прокоптелый, в изорванной шинели, он что есть силы продирался через осиновые заросли прямо на них. Он будто ничего не видел перед собой. Вырвавшись на свободное место, он словно только увидел старшину и Аникина.

– Немцы, немцы!.. – каким-то безумным тоном заголосил он и пустился бежать мимо.

– А ну стой… – Кармелюк ловким ударом своей тяжелой руки уложил бегущего на пожухлую траву. Перехватив из-под мышки свой ППШ, он бесцеремонно ткнул ноздреватым раструбом автомата задыхавшегося беглеца.