— Все нарушения фиксируются. Срок может увеличиться.

Себе одно место увеличь

На глаза навернулись слёзы, как ни старалась я держаться. Упрямо вздёрнула подбородок, посмотрела в стальные глаза. К таким глазам как к сейфу, отмычку не подберёшь.

— Док не сказал, какие лекарства мне вводит.

— Он не обязан отчитываться.

— А я не обязана верить. Не хочу физраствор с непонятным лекарством!

— Ты обязана подчиняться правилам лагеря.

— Я во всём слушалась мужа, поэтому оказалась здесь. Плохое место, не правда ли? А вы… очень похожи на моего мужа.

Дура я, конечно. Собачий огрызок, как говорила мама во время моих подростковых бунтов. Не сдержалась, тявкнула. Редко я высказывала мужу своё отличное от его мнение, моё отступничество всегда заканчивалось громким, безобразным скандалом, после которого сын говорил: «Мама, надо было промолчать».

Надо было сдержаться и промолчать. Передо мной сидел не муж, а гражданин начальник, и последствия бунта будут гораздо серьёзнее семейного скандала. Полковник имел в колонии неограниченную власть, поэтому здесь царила знакомая мне атмосфера: унижай и властвуй. Мне было страшно спорить с начальником, но высказанная правда давала чуточку мстительного удовлетворения. Пусть знает, я вижу его насквозь.

— Ты признала вину в суде, и здесь по собственной воле.

Слёзы высохли. Полковник прав. Будучи почти бесправной в семье, я продолжала как-то вариться в этом, значит, должна приспособиться и здесь. Точка невозврата пройдена, надо терпеть.

— Ты сюда не отдыхать приехала, а отбывать наказание.

За ботинки мстит, сволочь. Про свои права можно не заикаться, но и тормозить, больше нет сил. Как же я его ненавижу!

— Многодневный голод может привести к необратимым изменениям в организме. А ржавая вода из-под крана вызвать… расстройство желудка и гормональные нарушения.

Взгляд полковника не изменился. Бледная моль вздумала его шантажировать?

У меня никогда не получалось сделать всё хорошо. Обязательно что-то шло неправильно и не так, не находились убедительные аргументы, не выпрямлялась спина, в голосе не звучала уверенность, не сотрясались сердца от моих слов. Полковник нажал кнопку на селекторе.

— Чай с двумя ложками сахара.

Стены вокруг меня дрогнули, закружилась голова, я прерывисто вздохнула. Бледная, взлохмаченная, с трясущимися руками я понимала, что выгляжу жалко. Третий день я умирала от голода, и никого не волновало моё состояние. Неужели этот человек будет пить горячий чай прямо перед моим носом. Резь в животе усилилась, я согнулась. Нет! Не буду смотреть.

Полковник вновь занялся просмотром «картинок» на ноутбуке. Секунды тянулись вязкой смолой, вытягивали мысленную нить, наматывали её на бабину, она крутилась и крутилась в голове. Горячий чай, сырники, сметана. Чай, сырники, сметана… На-на-на-на…круассан, абрикосовое варенье, чай.

Сцепив дрожащие пальцы рук, я сунула их между колен, чтобы не выдать предательского тремора. В комнату вошёл охранник – волчара с жёлтыми глазами, неся высокую тёмно-синюю кружку.

— Ей, — не отрываясь от экрана, скомандовал полковник.

Голодная слюна заполнила рот. Кружка очутилась в моих руках, я уместила её на коленях, чтобы скрыть дрожь. Грела о кружку руки, низко наклонялась над ней, маленькими глотками отхлёбывала крепкий сладкий чай. В этот момент что-то внутри меня расслабилось, отключилось, перестало царапать по истерзанным нервам. Ещё бы немного посидеть, отсрочить возвращение в ненавистное общежитие.

— Сегодня останешься в этом корпусе, в гостевой комнате.