Из офиса я уезжаю в три – для меня почти что рекорд.

Стаська выбегает навстречу вместе с двумя нашими корги, прыгает и заглядывает в руки, что я ей привез. Хорошо, что горький опыт научил разделять подарки на две части – одну, если приезжаю ночью, оставляю в ее комнате, другую вручаю, когда дочь начинает «выпрашивать».

— Вот! – Стася торжественно крутит у меня перед носом чем-то, что скорее смахивает на какую-то микросхему, чем на игрушку.

Выбежавшая вслед за ней няня сбивчиво здоровается и тут же выкатывает жалобу:

— Вадим Александрович, Станислава разобрала пульт от телевизора.

— Разобрала, - повторяет дочь, без тени сомнения на лице. С гордостью.

Я бы просто от души поржал, если бы кто-то однажды рассказал мне, что ребенок может разобрать что угодно и, главное, чем угодно, но теперь я сам – тот человек. И чем дальше, чем больше Стасю тянет на такие технические подвиги. Так что я на всякий случай обезопасил хотя бы какую-то технику в доме и привез еще одно робо-лего.

— Вадим Александрович, - няня, хорошая женщина, Ирина Михайловна, все-таки смотрит на меня с укоризной, - Станислава не слушается, совершенно.

— Я просто… посмотле… - Стася запинается, пробует еще раз и еще, пока, наконец, не произносит не очень выраженное, но все же с буквой «р», - посмотрела.

— И как? Что это такое? – Забираю у нее кусочек «внутренностей» несчастного расчлененного пульта, самыми извиняющимися глазами смотрю на Ирину Михайловну, потому что эта няня – единственная, кто продержался возле Стаси больше месяца.

— Деталь, - убедительно кивает доча.

— Ну, пойдем, попробуем поставить ее на место, мой ты робототехник.

Я уже смирился с тем, что у меня растет будущее светило какой-то научно-прикладной дисциплины, но пока еще не решил, что начинать расчехлять раньше – гордость или нервы.

Пульт, конечно, собрать вообще не вариант.

Поэтому заканчиваем собирать робота, причем одну деталь Стася вставляет точно на место еще до того, как я сам соображаю, куда ее влепить. Мысленно смеюсь и горжусь одновременно, но на всякий случай списываю это на усталость, чтобы не было так мучительно больно уязвленному четырехлеткой чувству гордости.

Поспать удается около часа – дважды приходится отвечать на звонки, которые нельзя отклонить.

По пути в Галерею, заезжаю за цветами – Вика любит розы в любых вариациях, мне не сложно делать ей приятно в тех мелочах, которые могут хотя бы как-то компенсировать мою неспособность отвечать «я тоже» на каждое ее «я соскучилась».

У нее большая просторная арт-студия, в которой Виктория периодически выставляет свои картины. Я ни черта не разбираюсь в искусстве, но как любопытный от природы человек всегда внимательно ее слушаю, так что, за полгода наших встреч, научился отличать экспрессионизм от кубизма.

Я захожу внутрь, киваю охраннику и иду дальше по коридору, в оформленный каким-то специфически выставленным светом зал, весь увешанный картинами в простых белых рамках. Останавливаюсь около прямоугольной стойки с напитками, кладу букет и оставляю рядом бархатный футляр с браслетом. Снова беру телефон, чтобы ответить полуночникам из американского офиса. Пока разговариваю, замечаю взглядом тень от знакомой фигуры за полупрозрачной перегородкой. Вижу, как она поправляет одежду, еще несколько секунд топчется на месте. Как всегда – слишком думает о том «как», вместо того, чтобы не думать вообще, хотя я всегда слежу за языком и ни разу не давал повод думать, что мне надо лучше, больше, идеальнее или как-то иначе.

Но на этот раз Вика задерживает дольше обычного.