Принимая почести, мы преодолели пятьдесят восемь ступеней. Наверху дворцовая прислуга сновала туда-сюда по передней зале, распыляя хвойную эссенцию. Один из слуг предложил нам окунуть пальцы в святую воду с лепестками фиалок.

Проделав эту несложную операцию, я взглянул на Холмса. Распахнувшиеся полы длинного пальто открывали взгляду его швейцарские сверхточные золотые часы. Насколько мне было известно, этот карманный брегет с двойной цепочкой «Альберт»[18] вкупе с обшарпанным секретером, двумя-тремя булавками для галстука и старинной золотой табакеркой были единственными фамильными ценностями Холмса. Он поймал мой взгляд, и улыбка насмешливого предвкушения промелькнула на его лице. «Мы должны помнить о приличиях, Уотсон, – прошептал он. – Плевательниц, во всяком случае, я здесь не наблюдаю».

Нас провели в большую комнату, похожую на столовую, где нашим глазам открылась сцена столь живописная, что она могла бы послужить сюжетом для версальских росписей. Зала эта выдавалась вперед над террасой, создавая эффект парения в воздухе над белесым морем. К самым разным оттенкам красного и синего примешивалось золото. Вдоль стен выстроились воины в ярких албанско-турецких одеяниях – алых вышитых туниках и алых же шелковых шароварах, перепоясанных широкими пестрыми шелковыми кушаками, из-за которых торчали рукояти ятаганов.

В комнате стояли орган и несколько фортепиано, отделенных друг от друга некоторым расстоянием. За одним из них сидел музыкант и исполнял сонату Гайдна, которую Холмс частенько вымучивал из своей скрипки. Портьеры и обивка кресел были из розовато-лилового и зеленого, словно мох, бархата.

Ровно в центре комнаты за антикварным письменным столом восседал наш клиент в генеральской форме, дополненной белой меховой шапкой. Его крупный нос, наследие Бурбонов, изгибался плавной дугой. Пышные усы выглядели холеными, борода была взбита и причесана как у принцев из династии Валуа. К мундиру приколоты орден Вюртембергской Короны и Большой Крест. Над ними виднелась блестящая красная лента ордена Почетного легиона, некогда принадлежавшая предку по материнской линии, Луи-Филиппу, последнему королю Франции, еще выше – болгарский орден Святого Александра.

Над принцем с лепного потолка свисала гигантская хрустальная люстра с подвесками-сталактитами, дар династии Бурбонов.

Рядом с Фердинандом стоял настороженный царедворец, в котором мы по описанию Майкрофта узнали военного министра Константина Калчева.

Он почти терялся в толпе своих щеголеватых помощников, сплошь с аккуратными короткими черными бородками, блистающих дорогим шитьем мундиров самых разных цветов и покроев, россыпями орденов и знаков отличия.

В отличие от приближенных, Калчев был гладко выбрит. Глубокие черные глаза, пронизывающий взгляд, туго натянутая на выступающих скулах кожа и удлиненное лицо намекали на его татарское происхождение.

Помощники переговаривались тихими голосами, порой переходя на шепот.

Вокруг них, словно стены Марракеша, стояли те, кто входил в свиту принца, его «глаза» и «уши»: конюшие, адъютанты и офицеры личной охраны. Один-два человека были одеты во фраки и цилиндры.

Скользящие относительно этих кругов, подобно фигурной решетке астролябии, официанты разносили на подносах коварную f́ee verte[19].

Принц поднялся из-за стола и подошел к нам. Запах каракуля на этот раз уступил место слабому аромату пармской фиалки. К моему ужасу, он поприветствовал нас совершенно открыто как ́etrangers de distinction