Тишина снова наполнила комнату. Теперь она была не звенящей, а удушливой и липкой. Воздух закончился, уступив место вязкой пустоте, в которую Аркадий погружался всё глубже, теряя способность дышать.

Он сел на диван и закрыл лицо руками, пытаясь собрать мысли, но те путались, словно мелкие рыбки в мутной воде. Внутренний голос твердил, что нужно срочно что—то предпринять, но Аркадий не знал, что именно. Впервые за много лет он оказался без инструкций, советов и привычных схем, по которым жил всю жизнь.

Закрыв глаза, он глубоко вздохнул, подавляя глухую боль. Он понимал, что игнорировать происходящее уже невозможно – реальность ворвалась в его жизнь, окончательно разрушив привычные границы.

На улице звучали редкие крики, быстрые шаги, шум машин, резко срывающихся с места. Город постепенно просыпался от ночного кошмара, но для Аркадия это было только начало.

Теперь, глядя в пустой потолок, он ясно чувствовал, что мир, к которому он привык, умер навсегда. Вместо него пришёл новый – жестокий, чужой, лишённый привычной человечности и надежды.

Только сейчас, наедине с собой, Аркадий полностью осознал, насколько глубоко увяз в этой системе. Выбор, казавшийся простым, оказался роковым. Погружённый в абсолютную тишину, он отчётливо понял: он не наблюдатель, а соучастник страшного и бессмысленного спектакля, поставленного безумным режиссёром.

Хуже всего было осознание, что отказаться от своей роли он уже не сможет. Он оказался внутри, и выхода больше не существовало.

Не выдержав вязкой атмосферы квартиры, Аркадий вышел на улицу, надеясь развеяться. Он шёл без цели, позволяя ногам нести его по улицам, наполненным тревогой, пока не оказался на площади перед ЗАГСом.

Ладогин резко вынырнул из тяжёлой задумчивости и остановился, словно наткнулся на стену. Обычно скучная площадь перед учреждением сегодня напоминала потревоженный муравейник, в котором каждый спешил куда—то со своей болью. Воздух был наэлектризован паникой и казался готовым вспыхнуть от одной искры.

Серое здание, прежде невзрачное, теперь напоминало древний храм, куда рвались отчаявшиеся паломники. Очередь извивалась гигантским драконом, пульсируя и гудя тревожными голосами. Люди спорили, торговались, обещали всё, лишь бы попасть внутрь заветных стен.

Аркадий осторожно приблизился к толпе, чувствуя, как учащается сердцебиение. Здесь всё было реальным и живым: боль, страх, надежда, отчаяние. Рядом женщина в старом пальто хватала прохожих за руки и кричала надрывно:

– Пожалуйста! У меня дочь… Ей завтра двадцать пять!

Прохожие отводили глаза, стараясь быстрее пройти мимо. Никто не хотел брать на себя чужую боль – её и так было слишком много.

У входа в ЗАГС, словно страж у ворот, стоял высокий чиновник с холёным лицом и холодным взглядом. Он пропускал людей строго по списку, принимая деньги и сверяя документы с точностью автомата, не поднимая глаз на тех, кто приходил за спасением.

Из толпы раздался крик боли и бессилия. Молодая девушка, слишком просто одетая для такого дня, упала на колени перед чиновником, протягивая мятые банкноты:

– Возьмите! Это всё, что у меня есть! Пожалуйста, умоляю вас!

Чиновник презрительно посмотрел на деньги и без эмоций произнёс:

– Сумма слишком мала. Это не спасёт вас.

Девушка упала на асфальт, закрыв лицо руками. Толпа тревожно зашевелилась, но тут же замерла, увидев, как следующая пара – молодая и богато одетая – уверенно направилась к входу. Высокий, надменный мужчина держал за руку девушку с абсолютно безразличным взглядом. Казалось, её воля была давно сломлена, а происходящее она воспринимала как должное.