Вечер утратил краски и былую прелесть. Ночь разлилась не только за окном, но и в моей душе. Я сорвала сиреневую ленту, символ моей помолвки, отбросила ее прочь. Вынимая многочисленные шпильки и заколки, я не считалась с тем, что вырывала их с волосами, а сами украшения бросала где попало. Пощадила только мамины серьги и то потому, что едва не разорвала мочку уха, дернув слишком сильно.

На шум прибежали Агата и Роза. Одна, причитая, убирала за мной, вторая ловко расстегивала пуговицы на спине. Только избавившись от платья, нижних юбок и корсета, я почувствовала облегчение. Вздохнула полной грудью, чувствуя, как легкие наполняются воздухом, и медленно выдохнула. Смахнула слезинки с глаз. Не хватало еще, чтобы прислуга видела меня такой – слабой, беспомощной, жалкой.

– Сеньорита желает еще чего-то? – спросила Роза, не забыв поклониться. – Может быть…

– Вон! – крикнула я, не сразу осознав, что голос вернулся ко мне.

Девушки снова поклонились, забрали одежду, потушили свечи и ушли. Я, наконец, осталась одна, но вместо того, чтобы пойти к отцу или тетке, упала на постель. Родных не хотелось видеть. Поговорить с ними можно будет и завтра, когда я успокоюсь. Сейчас все, что я могла, это возмущаться. Чего доброго, Розалия применит еще одно заклинание, превратив меня в бессловесное существо. Мне претило притворство, но она не оставила мне выбора.

***

Бессонная ночь сменилась промозглым утром. Солнце пряталось за тучами. Туман смазал краски, скрыл очертания предметов. Громкий птичий крик, оборвавшийся на высокой ноте, заставил меня вздрогнуть. Я вдруг сама себе показалась той самой птицей, только роль жертвы мне претила. Из любой ситуации можно было найти выход, вопрос лишь в том, чем придется поступиться. Ради свободы я была готова на все.

Облачилась в простое домашнее платье, заколола волосы на затылке и поспешила спуститься, чтобы не опоздать к завтраку. Как ни хотелось остаться в комнате, я не могла позволить себе эту слабость, как не могла отложить неприятный разговор с родными. Я чувствовала, что не все так просто с моей внезапной помолвкой и намерена была получить объяснения немедленно.

Тишина столовой настораживала. Я осторожно заглянула в приоткрытую дверь, но ничего не смогла разглядеть. Появление слуги с подносом заставило меня отказаться от идеи подслушать, о чем без меня говорили родные. Вздернув подбородок повыше, придав лицу скорбно-отстраненное выражение, я вошла в комнату. Розалия подняла голову и приветливо улыбнулась.

– Доброе утро, дорогая! Как тебе спалось?

Обычное приветствие сегодня раздражало, забота казалась наигранной.

– Намного хуже, чем тебе, – не сдержалась я.

– Разве случилось что-то дурное?

Женщина ничуть не обиделась или не подала виду. Острозаточенными ножом она разрезала пополам булочку, на один из кусочков положила ломтик бекона и, не скрывая удовольствия, откусила кусочек. Каждое движение было отточено и выверено, ничего лишнего, только спокойная уверенность человека, которому нечего скрывать.

– У меня никогда не было дочери, – продолжила Розалия, сделав глоток чая, – но я всегда мечтала о ней. Я обещала Амелии позаботиться о тебе и сдержу слово, чего бы мне это не стоило. Прошу только об одном: прежде, чем осудить, выслушай.

На мгновение я почувствовала укол стыда. Краска прилила к щекам. Злые слова, готовые сорваться с языка, так и остались непроизнесенными. Может быть, тетя и правда желала мне добра, когда одобрила помолвку. Густаво умел быть обходительным и мог убедить ее в том, что действительно изменился и готов взять на себя ответственность. Только я знала, что это ложь.