– Не знаю, – тихо сказала я, уже даже не понимая, на каком языке. – Спасибо тебе, Юинэл…

Нет, я всё-таки попала в загробный мир, и этот высокий, такой сильный, но удивительно заботливый капитан был моим проводником. Ну не мог он вести себя столь мирно и сдержанно! Мужчины либо относились ко мне с презрением, либо, осознав свою слабость – ненавидели. От Юинэла не исходили ни ненависть, ни равнодушие, ни болезненная жадность.

– Значит, мне можно остаться? – спросила я, когда он вернулся с тазом и небольшим стеклянным пузырьком. – Я могу работать. Могу готовить, убираться…

– Можешь, – кивнул он. – Мы решим, как лучше, но позже. Пока что приходи в себя.

Он не дал мне обещаний, но я и не ждала их. И так была растеряна, сбита с толку сердечностью едва знакомого человека.

– И, Нейла, давай-ка уберём это.

Он подошёл, и, не касаясь моей кожи, с помощью кинжала избавил от грубого браслета на ноге – рабского знака, что оставил капитан пиратов.

– Ссадины этой мазью тоже можно мазать.

И вышел, прикрыв за собой дверь, оставив растерянно сжимать данные вещи. Неужели такое могло происходить со мной в действительности? А если эта доброта окажется мимолётна? Вдруг он, подобно остальным, будет использовать меня?

Я умылась, и, с трудом поднявшись, зашла за перегородку в небольшую комнатку вроде кладовой, где сняла тунику и бельё. Здесь же был и гальюн, и в кои-то веки мне удалось справить нужду спокойно. На пиратском корабле это превращалось в пытку.

Я намазалась густой, сладковато пахнущей мазью, и, дождавшись, когда она немного впитается, натянула просторную серую рубашку. Подпоясываться было нечем, белья на смену тоже не было, но уже радовало, что лекарство, данное капитаном, немного успокоило горящую кожу.

Ложиться в постель было неловко, и я села на койку возле иллюминатора. Взяла простой гребень, и долго прочёсывала тяжёлые, жёсткие пряди, которые за месяц пребывания у пиратов спутались так, что впору было остричь. Собственно, именно это мне и пришлось сделать с помощью оставленного Юинэлом кинжала – сладить с жуткими, забитыми солью, сухими узлами так и не получилось.

Теперь волосы были на две ладони короче, но зато я смогла их расчесать. Они всегда вели себя непредсказуемо: то распрямлялись и становились жёсткими, то кудрявились и лохматились, но ещё чаще ложились волнами – мягкими и послушными. Конечно, они были по-прежнему не очень чистыми, и всё же выглядели хорошо, блестели, да и губы перестали ныть. Правда, видеть своё отражение мне по-прежнему не хотелось.

На островах были свои каноны красоты: густые каштановые или чёрные волосы, карие или ореховые глаза, смуглая кожа, широкие округлые бёдра, пышная грудь и покатые плечи. Мои были прямыми, грудь так и не выросла до нужного размера, и хотя на фоне тонкой талии бёдра выглядели нормальными, до местных красавиц я не дотягивала. Когда они наряжались в красивые расшитые юбки, плели венки и пели песни у лагун – я пряталась в кустах в своей мешковатой бледной тунике, а уж украшений – браслетов и бус – никогда в жизни не держала в руках. Обуви как таковой у меня тоже не было, и к сезону дождей я плела себе сандалии.

И вот теперь капитан дал мне мужскую рубашку – возможно, свою собственную. На островах женщины надевали мужскую одежду, только когда выходили замуж. Особые накидки были обережными, ибо хранили силу супруга. Во что верили эрмадцы? И поверил ли Юинэл в мой рассказ? Что могло ждать меня на этом большом корабле – надежда или разочарование горше прежнего?

Как и всегда, ответов не было, и чудилось, будто судьба усмехается где-то за моей спиной, готовя новые испытания – одно затейливей другого.