– Никогда прежде такого не ощущал, капитан, – сказал он. Посмотрел на меня, почесал в затылке немного дрожащей рукой. – Ты и правда отнимаешь жизненные силы. Это у тебя с рождения?

– Да. И первой, чью жизнь я забрала, стала мама.

Лицо целителя дрогнула, но капитан остался невозмутим.

– Кто же растил тебя? – спросил он.

– Жрецы Храмового острова, – сказала я. – Семьи у меня нет. Я просто работала там… долго.

Стоило ли уточнять, что мне, маленькой, давали поначалу самую тяжёлую работу – будто в наказание за силы, которые я не контролировала. Например, могли послать за водой с ведром вдвое больше меня самой, и потом шипели злобно, когда приносила лишь половину.

– Сколько тебе лет? – продолжил капитан.

– Двадцать два года. Чуть больше месяца назад на наш остров напади пираты, и храм был разграблен. Меня, как и некоторых других, они забрали с собой. Кого-то продали, кого-то… – Я спрятала нос в коленях, как привыкла делать с детства. – Я ничего не могла сделать. Бежать было некуда.

– И они же выбросили тебя за борт спустя время? – спросил Юинэл тем же ровным голосом.

– Да. Решили, что я наслала на команду болезнь – рвотную лихорадку…

Мужчины переглянулись.

– Зачем тебя держали на корабле? – спросил Юинэл.

– Я чувствую серебро, и… и ещё могу очищать небо, даже в сильную бурю. Правда, только ночью, и пираты о второй способности не знали. Они с моей помощью искали сокровища, то есть… пытались искать.

– Ясно, – кивнул он. – Омад, ты пока что можешь быть свободен, только эликсиры оставь.

– На меня не действуют зелья, – поспешила сказать я. – Конечно, я не пробовала их все… но обычно лекарства не помогают.

– Ещё есть особенности? – спросил Юинэл. – Опасные, странные?

Был ли смысл скрывать от него правду? Этот человек оказался единственным за долгое время, кто сделал для меня добро, пусть мог вскоре причинить и зло.

– У меня кровь трудно идёт. То есть… мало. Когда ранят… – Я вздохнула, разом позабыв от волнения все языки. – Или ударят… Синяки… их почти не видно.

– Говори на абдарийском, – посоветовал Юинэл. – Или какое наречие для тебя родное?

– Цуэкское.

– Тогда на нём, – кивнул капитан. – Омад, иди.

Мужчина поклонился и вышел, оставив на сундуке небольшую коробку, а я сказала по-цуэкски:

– Когда у меня порез или рана, я чувствую боль как обычно. Но кровь почти не идёт, и бывает даже, что она… светится, искрится…

Я понимала, что, если нарвусь на сумасшедшего, эти сведения причинят мне ещё большие страдания, чем за все предыдущие годы, когда жрецы проводили разные опыты… Но взгляд капитана казался мне такими сочувствующим! Ни разу не было, чтобы кто-то смотрел на меня так, как он: строго, но участливо, и даже почти нежно, хотя могла ли я распознать это чувство, не изведав его? Конечно, на Цуэке при храме были те, кто жалел меня, но со временем все они отдалились. Особенно после случая с малышом, которого я пыталась спасти со скалы и чуть не убила одним лишь прикосновением.

– Хм, – отозвался Юинэл. – Впервые слышу о такой магии.

– Это не магия, – сказала я, даже не пытаясь скрыть печаль. – Это проклятие. Тёмное, древнее, непобедимое.

Он сел на край постели и посмотрел на меня прямо.

– Ты причиняешь вред неосознанно?

– Да, но…

– Ты кого-нибудь лишала жизни?

– Не знаю, – едва слышно пробормотала я и снова спрятала лицо. – Не уверена... Когда нападали… пираты… Они не понимали… не хотели слушать…

Моих бессвязных бормотаний ему, как ни странно, оказалось достаточно.

– Знаю, – сказал он так, как будто и правда всё понял. – Вот, возьми. Чистая рубашка – будет такой же длинной для тебя, как туника. Ещё расчёска, и сейчас принесу воду для умывания. Мазь от ожогов на тебе сработает?