Поворот дверной ручки.

– Господин судья, – почтенно склоняясь, Растус пропускает грузного мужчину в чёрной мантии до пять.

– Ох, – наиграно вздыхаю и пока судья не опомнился быстрым шагом сокращаю между нами расстояние, – А я вас таким и представляла. Спасибо, – цепляюсь за толстую шею и впиваюсь поцелуем в поджатые от недовольства губы.

Шокированный мужчина сначала замирает, а после начинает трепыхаться. Какое-то время держу его в своих объятьях и, молясь за благополучный исход, отпускаю.

«Что же ты, гад, губы то никак не разомкнул? Ох, а глаза то какие злые. Порадовался бы, будто каждый день тебя, свинью, девушки целуют. Что же, то, что будет легко, никто не обещал. Не получилось так, получится по-другому, лишь бы сок не успел выветриться».

Пока судья, для гневной тирады, не иначе, набирает в лёгкие воздух, я продолжаю наступление:

– Простите, я излишне эмоциональна, – как бы в смущении подношу заготовленный платочек к губам и незаметно стираю с них остатки сока, – Вы, вы, – даже получилось всхлипнуть, – злитесь на меня?

«Посмотрим, гад, как на тебя действует вид беззащитных девочек».

Так уж повелось, что если мужчине не нравится уверенная в себе женщина, то он ведётся на беззащитную. Переиграть никогда не поздно.

– Что вы, – судья вдруг сменил гнев на милость, – Просто вы излишне щедры, госпожа, – гуляя по моей фигуре сальным взглядом, облизнулся.

То, что надо. С таким легче простого, даже совесть мучить не будет.

– Ой, ну что вы, – кокетливо стреляю глазами, – простой поцелуй, – наиграно смущённо опускаю взгляд.

На такой контингент мужчин действует без отказано. Вот и у судьи плотоядно сверкнули глаза, и он ещё раз облизнул губы. Мысленно триумфую.

– Что это? – вдруг зло выкрикивает он. Обтирает губы ладонью и принюхивается, – Роши? Стража!

6. 6

Широкие, довольно светлые коридоры скудны на прохожих. Если кто–то и встречается, то с ворохом каких-то бумаг, но и эти люди быстро испаряются, завидев важно переваливающегося, подобно гусю, судью. Его грузный, шаркающий шаг и чеканистый топот сапог, шагающих следом стражников, приглушает неспешное цоканье моих каблучков.

– Прошу, – раскрыв створки двери, судья жестом приглашает войти в судейскую. Стражу вместе с Растусом и Скремом просит остаться за дверью.

Прохожу и оглядываюсь. Здесь нет ни трибун, ни клетки для заключенных, даже лавочек для присяжных нет, не говоря уже о лавочках для зрителей. Из мебели только стул-трон и массивный стол со стоящими на нём каменными и очень объёмными колодками для рук. Догадываюсь, что именно они «дарят» рабам их «украшения», но не понимаю, для чего на верхней крышке колодок углубление и прорезь.

– Вот здесь всё и происходит, – судья развёл руки в стороны, – за этим столом, – хлопнул ладонью по столешнице, – я зачитываю приговор, магией записывают его на специальной золотой пластине и вставляю её в эту прорезь, – «что же, назначение прорези узнала», – в этот момент здесь должны быть руки заключённого, – зачем-то поясняет судья и показывает на отверстия для рук. «Вот бы твои сардельки туда засунуть», – После, если вот тут вспыхнет свет, – не догадываясь о моих мыслях, воодушевлённо продолжает судья и указывает на замеченное мною углубление, – то заключённый может откупиться. Родственники, друзья или поверенные обычно к этому моменту приносят нужное количество монет. Вкладывают по монете, пока колодки не откроются.

– А если свет не загорит?

– Значит рабское наручи образуются моментально, – судья беззаботно пожал плечами.

– А если у заключенного веская причина? – продолжаю допрашивать, так как предпочитаю знать всю систему, через которую проходит будущий раб, – Если он не хотел, к примеру, убивать? Если только оборонялся? Это будет смягчающим фактором? Вы можете ему дать откупиться?