Он забрал у девушки укладку, обошел примыкающий к дому гараж, поднялся на крыльцо с потрескавшимися от времени ступеньками. Обратил внимание на калоши со свежими следами грунта на них, прямо под козырьком стоят, три пары, все большого размера. На подошве глина с рыжеватым оттенком, на носках земля, богатая перегноем. Как будто кучу компоста в этих калошах разворошили. От стены до опорного столба перила, на бетонной отмостке блестят в утреннем свете осколки зеленоватого стекла, в том числе днище от бутылки шампанского и часть стенки с этикеткой. Лопата в землю воткнута. Трава, прилегающая к полотну, сухая, в то время как вся остальная еще мокрая. Осколки долетели до лопаты, один ударился в черенок, отскочил и упал рядом.

Участок немаленький, между домом и дальним межевым забором соток шесть невозделанной земли. Трава, садовые деревья, под навесом стоит, ждет своего часа электрическая газонокосилка. Илья Геннадьевич пожал плечами. У него тоже частный дом, поменьше этого, но земля не простаивает. И теплицы есть, и картошечку высаживает, капустка, лучок, все свое.

Холмский прошел в дом, девушка встретила его, поманила за собой, свернула в холл. Он осмотрел кухню, натоптано здесь, впрочем, как и везде, на полу зеленоватые осколки стекла, совсем чуть-чуть, всего несколько стеклышек. На разделочном столе в глубине кухни Илья Геннадьевич заметил горлышко от бутылки. На обеденном столе сразу возле входа следы пиршества, початая бутылка водки, две рюмки, пара фужеров, упаковка сока, стаканы, сыр на тарелке, колбаса, заветренный салат. Три пробки от шампанского в ряд, одна за другой как солдатики во главе с генералом – красным тубом с помадой малинового цвета. На спинке стула сиротливо висела раскрытая дамская сумочка, Илья Геннадьевич не поленился, заглянул в нее издалека, заметил колпачок от тюбика такого же красного цвета.

И еще взгляд зацепился за прикрепленные к стене воздушные шарики, на одном красовалась надпись: «С днем рождения, Катя!» На другом коряво было выведено: «К+Р» – и равнялось это изображению сердечка. Над которым уже другая рука подрисовала еще одно сердце. Верхнее сердечко острием тыкалось в раздвоенность нижнего, оставалось только догадываться, что все это значило. Под шариками на стене Илья Геннадьевич заметил следы крови, довольно свежие, в которой отпечатался нос. Видно, человека ударили, он врезался в стену, прилип к ней лицом, но убрал голову не сразу. Какое-то время думал, что делать. Или даже потерялся в пространстве и времени. А может, и сознание потерял.

В межкомнатном холле свет зажгли только что. На полу осколки – и зеленоватые, и совсем прозрачные. Одну бутылку разбили о Лаверова, вторую обрушили на голову парня, который сейчас сидел на диване в гостиной и пристально смотрел на врача. Он хотел улыбнуться ему, но не получалось. Холмский представлял для него опасность.

– Мне совершенно все равно, как и что здесь у вас произошло… – сказал Илья Геннадьевич, поставив чемодан на диван рядом с парнем.

Он не хотел осматривать комнату, но взгляд сам скользнул в тесный закуток между диваном и креслом, а там на полу лифчик, причем нулевого, максимум первого размера. А на полке декоративного камина лежала фотография Лаверова, Холмский узнал его по волосам, по форме носа. Фотография испорчена, кто-то подрисовал к голове парня рога.

Холмский осмотрел рану на голове. Шишка, кровоточащий порез, снаружи ничего серьезного, но внутри возможна гематома.

– Совершенно все равно, – повторил он. – Но документы я у вас попрошу, паспорта, полисы, надо будет заполнить карточку вызова… И думаю, вам нужно будет проехаться с нами. Снимок сделаем.