— Я в больнице с ребенком, Ира. Прости, мне не до разговоров сейчас. Я хочу заниматься сыном, и лишние нервы мне ни к чему. И если ты придумала новую сказочку о том, что Адам отберет у меня сына, чтобы воссоединиться с тобой, то зря – мы уже обсудили этот вопрос и расставили все точки над «i».

Получается грубо и сухо, и даже зло, но я не в состоянии контролировать эмоции. Я не заслужила ее прощения, и, если бы не приступ паники, я бы ни за что не позвонила Ире вчера.

— Это касается нас троих, - как будто и не слышит она. Снова затягивается, выпускает дым. – Или тебе нравится жить вот так?

Я не знаю, что мне нравится, я вообще не знаю, что будет с моей жизнь, когда мы с Домиником вернемся домой. Но соглашаюсь.

Ира приезжает на следующий день: Адам с утра уехал по работе и обещал вернуться к четырем. Понятия не имею, как он все успевает и не падает с ног, потому что половину ночи нянчил Доминика и сам кормил его из бутылочки, а поспал только под утро, когда я почти силой отправила его в постель. Преимущества частной клиники: муж может быть рядом хоть двадцать четыре часа в сутки.

Я выхожу с Додо на прогулку: сестра уже ждет на крыльце, и ее вид снова больно бьет по моим нервам. Я сделал прическу и оделась в модный спортивный костюм, но Ира приехала в полном облачении. В красивом платье, на каблуках, с укладкой и маникюром. При этом даже под макияжем я вижу заплаканные глаза и сеточки красных вен.

Она смотрит на Доминика в моих руках, делает шаг вперед, протягивает руку, но я отступаю, прижимая сына еще крепче.

— Не трогай его, пожалуйста, - стараюсь держать себя в руках.

Ира послушно кивает, но все-равно заступает на сторону, чтобы увидеть личико малыша. С минуту пристально его рассматривает, а потом начинает плакать. Беззвучно, с каменным лицом, на котором нет ни единой эмоции. Сестра словно статуя в церкви, которая внезапно заплакала. Я бы поняла, устрой она истерику, но Ира просто стоит и плачет, и не издает ни единого звука. А у меня наступает полный ступор.

— Это должен был быть мой сын, - проговаривает она громким шепотом и даже не пытается вытереть слезы. – Мой любимый ребенок от моего любимого мужчины.

Да, конечно, это должен был быть ее ребенок. Но Додо – мой. Так получилось. Потому что почти девять месяцев назад я захотела спрятаться в золотой клетке и совершила поступок, в котором ни разу не раскаялась. И жизнь еще ударит меня этим – я знаю. И как бы ни готовилась держать удар, карающая рука вселенского правосудия все равно снесет меня в общую мусорную кучу. Но это будет когда-то потом, а пока я буду просто жить.

— Адам сказал, что между нами все кончено, - продолжает лихорадочно бормотать Ира. – Просто позвонил и сказал, что теперь у него есть сын, и он не хочет ничего продолжать, потому что нужен тебе.

Не помню, чтобы просила его разрывать отношения на стороне, и даже не успеваю как следует понять, рада я этим словам или нет, как Ира вдруг медленно, словно гигантский рекламный манекен из которого выкачивают воздух, опадает к моим огам. На улице, где ходят медсестры, где гуляют семейные парочки, моя сестра медленно опускается на колени и прислоняется лбом к моим ногам.

— Не забирай его у меня, Полина, пожалуйста… - Голос предает ее, Ира всхлипывает, и все, что от нее остается – тусклая тень женщины, которую я боялась все последние месяцы. Теперь там, внизу, просто несчастная Ира, которая наплевала на гордость, наплевала на то, что это мне нужно ползать у нее в ногах, и пришла униженно умолять не забирать у нее Адама.