— Он такой теплый, - улыбаюсь я, когда Адам укладывает сына мне на руки, а сам присаживается на край кровати. Нюхаю маленький лоб с островком светлых волос и все-таки снова плачу. Наверное, это тоже гормоны, наверное, я стану совсем безобразной, когда мои глаза окончательно утонут в распухших веках, но сейчас мне нет до этого дела. – Пахнет так, что съесть хочется.

Адам понимающе кивает, а потом как-то резко перестает улыбаться, протягивает руку и подушечкой большого пальца стирает влагу с моих щек. Мне кажется, что он все ждет, когда я отвернусь, спрячу взгляд, сморщу нос, потому что напряженно всматривается в мое лицо. А у меня в горле торчит скользкий, как медуза, ком, и я просто не могу произнести ни звука. Может, оно и к лучшему, потому что я хочу попросить поцелуй еще раз. Не из-за того, что мне одиноко, и не потому, что хочу убежать от противного голоса со вкусом дешевых сигарет и крепкого парфюма. Просто хочу знать, каково это – целовать мужчину, у которого такие губы.

И Адам даже как будто наклоняется вперед, и с очередным глотком воздуха я задерживаю дыхание. Хочется закрыть глаза. Хочется поднять свободную руку и запустить пальцы ему в волосы. Потому что про его волосы можно снимать отдельный вид порно: то, как они иногда торчат в стороны, а иногда идеально уложены даже после пробежки, или, когда он причесывает их пятерней, или взмахом головы убирает с глаз челку.

Я не знаю, откуда во мне все это, ведь я никогда на него не смотрела, не наблюдала, не изучала повадки. Как будто наступил конец света, а у меня в руках оказался собранный когда-то давно чемодан со всем необходимым.

Но Адам, конечно же, меня не целует. Притрагивается губами к макушке Доминика и быстро встает.

И в нашу одну на троих тишину вторгается вибрирующий звонок моего мобильного телефона. Он лежит рядом, на тумбочке, так что мы оба видим имя звонящего: «Сестра».

Мы с Адамом смотрим друг на друга, как будто пытаемся угадать мысли и сказать пусть только одно, но правильное слово. Мне хочется выключить телефон, засунуть его под подушку и сделать вид, что этого звонка не было. Хочется задержать момент, в котором мы с Адамом просто сидим рядом и, наверное, можем просто поговорить: о том, как изменится наша жизнь после появления Додо, о том, как и куда можно его возить, чтобы не нарваться на журналистов, и еще кучу других мелочей, которые должны обсуждать молодые родители.

Но телефон продолжает жужжать, и даже если его выключу, Ира уже все равно между нами.

— Я отвечу.

— Пойду погуляю с Додо.

Вот так: мы просто обменялись парой фраз, короткими безликими словами.

И снова оказались там, откуда начали.

Адам выходит из палаты, и я все-таки беру трубку, потому что Ира названивает и названивает, и мне кажется, даже если я отключу телефон, он все равно продолжит жужжать просто из-за силы ее настойчивости. Даже не представляю, о чем она хочет поговорить. Поздравить с рождением Доминика? Адам уже сказал ей, что стал отцом, пока я отходила после наркоза? Они уже успели созвониться, обсудить его счастливое отцовство?

— Привет, Ира, - говорю как можно спокойнее, но второй рукой что есть силы цепляюсь в край подушки.

— Привет, Полина, - глухо отвечает она. На заднем фоне играет Моцарт, Ира всегда его слушает, когда ей плохо. – Поздравляю, Полина.

Значит, они уже созвонились. Неужели нельзя было подождать хотя бы до моей выписки?

— Спасибо, Ира.

— Нам нужно поговорить, - просит Ира. Именно просит: я слышу, как она с трудом сдерживает слезы, как нервно выпускает сигаретный дым.