Теперь восстание на приграничных территориях казалось сном ‒ долгим, неприятным, но все-таки сном. Возможно, именно поэтому Дитар старался меньше спать, чтобы сны о Карпетрии как можно реже являлись ему в полуночной духоте пропитанных потом простыней. Воспоминания ‒ дурная штука, которая извечным проклятьем дожидается своего часа, чтобы вцепиться в душу своими ледяными клыками. И только один-единственный проблеск в этом море тьмы ‒ танцовщица в Хелегае, как предвестник добрых перемен. Она являлась под утро, рассеивая, словно пламенем рассвета, своими огненными крыльями тьму, и танцевала только для него ‒ Дитара.

Видение почти поглотило все его кошмары, но горечь вернулась, стоило ему осознать ‒ танцовщицу вряд ли доведется еще раз повстречать.

Кутерьма вокруг помолвки Адаваля так затянула Рене, что они с младшим братом практически перестали видеться. Зато регулярно встречался с ребятами из отряда, которых Дитар личными указами возвратил на места хранителей Колонной залы.

Ингмар, Пьеро и Олигеро были рады возвращению во дворец не меньше, чем сам командир, но так же, как и он, не могли не заметить странности, происходящие с императором.

‒ Поди, дурак совсем голову потерял от любви! ‒ Ингмар сплюнул себе под ноги, прознав, что император собственной персоной намеревался посетить гадюшник с балаганами на рыночной площади. ‒ И кто, скажите, устраивает помолвки на потеху народу?

Однако, его императорское величество желало побаловать возлюбленную, которая не имела отношения к высокородности. Надо было показать всем и вся, что настоящая любовь не имеет преград в виде происхождения. Порадовать народ, подарив надежду, утихомирить, таким образом, бунты.

‒ А вы заметили, ребята, ‒ подал голос, обычно скромный, Олигеро. ‒ Дворец заполнился рыжими девицами? Даже служанки рыжие, не говоря уже об окружении леди Иоланты.

‒ Ага! ‒ подхватил Пьеро. ‒ Еще как заметил! У меня в подружках ходила местная кухарочка ‒ блондинка. Сесиль звали. Хорошо было, когда эта Сесиль приносила на свидания пирожки.

‒ Знавал я одну Сесиль с её пышками да пирожками. Так, это она тебя и откормила?! ‒ довольно щурясь, заметил Ингмар, компания весело засмеялась. ‒ А я все думаю, на каких таких харчах тебя разнесло?!

‒ А тебе завидно? ‒ и тут же посерьезнев, Пьеро добавил: ‒ Сесиль больше не работает на кухне. Захожу однажды, а там все как на подбор ‒ рябые, конопатые и рыжие. Нет, я, конечно, не против рыженьких, ты уж извини, Ингмар, против тебя-то я ничего не имею. Но это уже перебор какой-то… с рыжими бабами. Выбора никакого!

‒ Ну я не девица, чтобы вызывать в ваших сердцах нежный отклик! ‒ крякнул Ингмар, надпив из ковша терпкого кваса. ‒ Но от рыжеволосых девок всех мастей уже у самого рябит в глазах. Хотя двух-трёх я бы пригласил на променад…

Ингмар облизал медные усы от бражной пены и со стуком поставил оловянную посудину на стол. Стражникам Колонного зала нельзя было употреблять ни эля, ни пива даже вне дежурства. Поэтому компания радовалась простым питьем да вареным мясом, чтобы в свежем виде заступить на службу.

Друзья снова принялись подначивать друг друга, заливаясь хохотом от добрых шуток. Но самому Дитару отчего-то совсем не было весело. Внутри жгло беспокойство. Уже несколько дней у него не было возможности пересечься с Рене и просто поговорить, не то что обсудить визит императора в город, под сень бедняцких кварталов.

‒ Вот что, парни! ‒ произнес молодой командир, вставая с места. ‒ Завтра нам всем предстоит тяжелый день. Сомневаюсь, что народ в восторге станет бросать под ноги Адавалю цветы да пшеничное зерно.