В седло мы взбирались как на Эверест – наездница из мадмуазель герцогини, прямо скажем, та еще. Задом чувствую, чьему-то седалищу нынче достанется.

- Пусть Истинный укроет вас, госпожа, - нарисовал напротив сердца закорючку старый Гильермо. – Я присмотрю за Альмарией.

- Спасибо, - прошептала Джоанна.

Невысокий коренастый мужчина по имени Веласко взял коней под уздцы и вывел по только ему видной дороге меж валунов к воде. Море штормило – угрюмые серые волны шли буграми от самого горизонта; вблизи берега они вздымались почти что в мой рост, разбивались о скалы, обдавая нас пеной, и текли по песку, с неохотой сползая обратно. Джоанна коротко взглянула на громаду замка, окаймленную багровым рассветом, и отвернулась, дернула поводья, понукая кобылу следовать за гнедым жеребцом. А я подавилась воздухом, с восторгом и недоверием глядя на садящиеся за горизонтом луны.

Даешь на развилке ведьмачку с единорогом!

3. 3

Ведьмачки не было.

Единорогов тоже.

Была бесконечная скачка, палящее солнце, слепящее море, сумасшедшая жажда и стертые до крови бедра. Юбка не спасала, каждое прикосновение к седлу всего через час стало пыткой. Я уже забыла, каково это – весь день верхом, и тихо сатанела, проклиная не надевшую штанов герцогиньку, накатывающую тошноту – вестибулярный аппарат у девицы откровенно ни к черту, и Веласко, который гнал, как ужаленный.

А заодно – собственную память, зацепившуюся за светящиеся глаза Джоанны. К слишком уж паршивым вещам можно прийти, если начать рассуждать. Об отсутствующей Герде, о кинжале в груди, о шаре с туманом, о невозможности пошевелиться… Стоило на миг отвлечься, и цепочка ассоциаций заводила туда, где ждут рубашки с рукавами интересного кроя и мягкие стены.

…лучше об этом не думать. Лучше смотреть на горы, на лес, на прозрачное море – когда в последний раз я была на море? Терпеть чужую усталость, чужой голод, чужие ссаженные бедра, чужую мигрень – будто мне своей было мало! – истерзанные поводьями руки и удивительную для весны жару. Ненавижу жару. И море не люблю, у меня аллергия на соленую воду. И есть хочу, слышишь? Я знаю, что ты меня слышишь! Джоанна! Герцогиня! Эй, наследная, когда привал? Я к тебе обращаюсь!.. Джоанна, блин!

Девчонка молчала, вздрагивая и дергаясь от моих криков, как от пощечин. Чутко реагируя на ее состояние, ржала и плясала кобыла – вслед за ней начинал дурить тяжеловоз Веласко. Мужчина поворачивался, и его от тяжелого пристального взгляда сосало под ложечкой. Не выношу, когда меня пугают – и это тоже не улучшало настроения.

Когда же это все закончится-то, а?!

Солнце – в отличие от лун, одно – медной тарелкой катилось к горизонту. Кони устало рысили по мокрому песку. Шторм утих, украсив берег водорослями и битым перламутром раковин; прозрачные волны омывали лошадиные копыта, зализывали следы подков и с шорохом отползали. Слева сумеречными стражами в просоленных доспехах мелькали дикие оливы; багровый закат окрашивал их кроны в пурпурный.

Тело болело так, что еле дышалось – я будто отработала десяток номеров. Дрожали руки, сводило ноги, кошмарно затекла спина, кололо в пояснице и, кажется, начинался жар – я держалась исключительно на злости на себя и выверты дурного мозга. Ненавижу боль. Не хочу ее терпеть. Хочу открыть глаза и выпить таблетки, выпить кофе, умыться, поесть, в конце концов!

- Скоро отдохнете, донья, - придержал коня отвратительно свежий Веласко. – Заночуем за рекой.

Да неужели.

- Не отставайте, - скомандовал слуга и снова вырвался вперед.

Мы ехали еще не меньше часа, прежде чем Веласко повернул и поехал прочь от моря. А он оптимист – назвать рекой петляющий ручей у меня б язык не повернулся. Тем не менее, Веласко перевел коня на шаг, направил вверх по каменистому руслу.