Потихоньку, понемногу – чтобы не часто били. Мы с Джусом выходили ещё затемно, чтобы к полудню оказаться на другом конце города. Наперсточники смеялись над неловкой, тощей и долговязой девицей, а «быки», присматривающие за порядком поодаль, презрительно отворачивались. Самым сложным было вообще уговорить их на игру, а дальше шло, как по маслу. Металл не подводил никогда.

Иногда Джус представлял меня своей блаженной слепой сестрой, и нередко вокруг нас собирались стайки любопытствующих – всем хотелось поглазеть на отмеченную Высшими богами болезную девку. Чтобы не возбуждать подозрений, иногда приходилось и проигрывать, и даже уходить ни с чем. Но, так или иначе, через два года ни одна пройдошистая морда в городе не соглашалась со мной играть. А деньги были так нужны! Не мне, братьям. Не хотела я, чтобы Брай и Грай пошли по кривой дорожке, но замашками старшие пошли в отца, горячие, ярые, сильные, как молодые псы, ростом уже выше меня. То и дело приходилось вытаскивать их из передряг. Торн постоянно болел, хромоножка Гар был умён и мечтал попасть в школу, Лурд играл на семиструнке, как шестипалый бог, но его семиструнку, на которую я копила полгода, разбили пьяные шегели, темноглазый бродячий народец, то и дело забредавший в Гравуар на Червонный рынок со своим товаром. А Арванду я мечтала выправить ухо – говорят, опытные и учёные лекари из сердца Гравуара, Гартавлы, из тех, что берут по тридцать золотых за один приём, и не такое могут.

Одним словом, я решила сменить вид деятельности и направилась к Пегому на поклон, как было заведено ещё при моём отце. Просто, без протекции, попасть к бритвенным нечего было и думать – пришибут и не заметят. За два прошедших с нашей последней встречи года Пегий слегка оплешивел, да ещё и обзавёлся багровым шрамом на левой щеке, но прозрачные и чистые синие глаза было трудно не узнать.

Дом Пегого был обставлен не без щегольства: ковры на полу, камин, дорогая, но аляповатая мебель. Сам хозяин развалился на диване. Парочка клевретов, одинаковых, точно братья, стояла у окна, сверля меня прищуренными мутными глазами.

- Вер-р-рдана Снэй, – раскатисто, нараспев, произнёс Пегий, и я поразилась его цепкой памяти. – Чего пожаловала?

Как могла кратко, я изложила свою просьбу. Несколько минут Пегий разглядывал меня с головы до ног, а я вспомнила, как легко с одного его слова от меня, девчонки, отступили его цепные псы. И как легко – без его слова – почти что разорвали Ларду, так, что она ещё с месяц враскорячку ходила.

- Стара ты, для бритвенных, – насмешливо сказал Пегий. – Лет шестнадцать уже, поди? Выросла девочка. А в шмары тебя не пущу, не обессудь.

- Шестнадцать, – ответила я. – В шмары и сама не пойду.

- Верю. Всё же прав был Шер, – он так по-свойски назвал отца его настоящим именем, что мне стало не по себе, – что взял в жены девицу с родословной похлеще, чем у королевских жеребцов. А говорил я ему, что не надо…

- Он мать бил, – неожиданно заметила я.

- Ну, так. Не по его зубам оказалась, вот и бил, любил, видать, а что в ответ? Ничего. Ничего, оно, знаешь ли, для мужика страшная вещь…

Я подумала, что семеро детей – немного больше, чем «ничего», но промолчала. Где-то в глубине души я признавала правоту Пегого.

- Шлак! – позвал хозяин одного из парней. – Проводи её к Топору, скажи… скажи, пусть примет, как королеву. И научит всему, что надо.

Шутовски поклонился мне:

- Попробуйте, Ваше величество. Но ежели что, помни – в Эгрейне за воровство отрубают руку.

- Помню, – ответила я.