– Но почему так назвали? – заинтересовался Сергей. – Ведь маренго – это цвет. Серый.

– Маренго – это город в Италии, где в тысяча восьмисотом году Наполеон победил австрийцев, – пояснил шеф. – Кстати, с большим трудом и благодаря цепи случайных везений. Он щеголял тогда в серой шинели, вот потому и назвали так цвет. А утку, или цыпленка, тут историки спорят, ему подали сразу после битвы. Тогда в нее добавляли яичницу с раками, но сейчас от этого отказались.

– Беру, – решил богатей. – А остальное как перевести на русский язык?

– Лангет бёф пейзан – тонкие кусочки отбитой говяжьей вырезки, тушенные по-крестьянски, то есть с овощами и беконом. Ну, есть можно… А севрюга стофато – значит приготовленная в печи.

– Та-ак, – сурово сдвинул брови грек. – Севрюгу тоже беру, побалую организм. А ваше высокородие чем заполнит вечер?

Лыков опять зашуршал меню:

– Начну с консоме прентантьер. Мясной бульон с рублеными овощами. Вкусно! Далее, хочу жиго де мутон – запеченную заднюю ногу барашка. Мозги беарнез тоже хорошая штука: подаются с яично-масляным соусом, где мало белков и много желтков, а также тимьян, эстрагон и другие пряные травы…

Азвестопуло вынул блокнот и прилежно записал слова шефа:

– Поражу Машку, когда придем сюда вместе.

– Жене предложи гато франжипаль, это сладкие пироги с миндальным кремом.

– Запротоколировал, Алексей Николаич. Блесну – ух! Ну, начнем?

Несмотря на рождественский пост, в первоклассных ресторанах предлагали в большом выборе скоромные блюда. И то сказать: с началом войны люди стали меньше соблюдать такие обряды. Словно подозревали, что недолго осталось веселиться и надо набаловаться всласть…

Сыщики заказали каждый свои блюда и, не дожидаясь горячего, выпили по первой. На закуску шли буженина, тонко нарезанные сухие колбасы и медвежий окорок.

Спустя час осоловевшие и умеренно хмельные, Лыков с Азвестопуло вели разговор ни о чем. Оркестр лиристов услаждал их слух. По залу прошел и помахал статскому советнику Игнатий Игнатьевич Липский, директор «Контана» и популярный в столице человек:

– Как дела? Якши? Ну, слава богу!

Сергей вынул пачку дорогих папирос «диамант» и дымил не хуже паровоза. Он вспоминал холодные якутские реки, бухту Гертнера, спасительный миноносец на серых волнах, бой с бандитами в устье Сусумана. Алексей Николаевич вяло ему поддакивал. Сыщики выпили, не чокаясь, за упокой души Волкобоя, похороненного у слияния Сусумана с Берелёхом[3]. Тут мимо них прошла красивая дама в модном наряде. Алексей Николаевич проводил ее оценивающим взглядом и вдруг повернулся к помощнику:

– Однако мы с тобой слишком расслабились, Сергей.

Тот встрепенулся:

– Что не так?

– Позади нас сидит незнакомый человек, по виду – фартовый.

– Ну и что? Порядок не нарушает? Пьет-закусывает? Это не запрещено.

– Ты не понял. Он преступник. Глянь на него, только незаметно.

Коллежский асессор скосил глаза и потянулся к рюмке:

– Да, рожа знатная. Я его тоже не знаю, но… явный маттоид[4]. Однако что с того? Славный юноша. Может, он отсидел свое, а теперь празднует освобождение. И мы будем из-за него портить себе вечер?

– Будем, Сережа, – срезал его шеф. – Потому как его собутыльник не нравится мне еще больше, чем твой славный юноша. Заметил особенность его внешности?

– Типичный немец. Бритый, щеки аж лоснятся. Таких тысячи.

Алексей Николаевич понизил голос:

– Мы ведь воюем с германцами – забыл?

Азвестопуло никак не хотел прерывать ужин:

– Если германец, то сразу шпион, что ли? И он вот так, у всех на виду, в дорогом ресторане общается со своим агентом? А не проще на явочной квартире в Парголово, без свидетелей? Знаете, как это называется, Алексей Николаевич? Шпиономания.