И вот отца у него больше нет. Никакого. Осталась только вот эта бумажка. И какое-то там имущество. И шансов нет. Не в этой жизни точно.

- Янкеле, мальчик..., - бабушка тихо сидела напротив всё это время. Конверт не выпускала из рук, - Ты не спеши. А плакать сейчас можно. От этого ты не будешь слабый.

Янеку потребовалась неделя, чтобы прийти в себя. И он был благодарен бабушке, что она не выбросила конверт и ничего не сказала матери.

Помог Симонов. Тот, кто был ему фактически отцом все эти годы после смерти деда.

- Мы родителей не выбираем. И они нас, знаешь ли, тоже. Вот такие мы друг другу достались. Уж, как есть. И ты до гробовой доски Ян Аркадьевич. Твой отец мог оставить всё синагоге. Или еще кому-то. А оставил тебе. Может, и хотел признать какие-то свои ошибки. Потому что ты то перед ним точно не в долгу. Может, хотел хоть напоследок стать для тебя маленькой ступенькой к лучшему. Так потрать с толком. Чтоб, когда свои дети будут, ты для них тоже такой ступенькой стал.

- Мужики, у меня новости, - выдал Янек Татарину и Слону, как раз считавшим бюджет на открытие офиса, - У нас есть немножко еврейских денег на хорошо пожить.
- Мойша, ты ограбил Московскую хоральную синагогу?
- Нет. Как оказалось, мой отец из преподавателя истории КПСС переквалифицировался в религиозного еврея. Он умер недавно.

Ярослав и Костя замерли. Слова сочувствия произнести не успели.
- Так вот, он оставил мне денег. В шекелях и долларах. Предлагаю жахнуть на офис.
- Мойша, ты уверен? Это ж твои..., - Татарин вертел в руках листочек с суммами.
- Никогда ни в чем я ещё не был так уверен.