Начало 1943 года было страшно голодным временем. Кормить трех детей в нашей семье становилось практически невозможно, было продано все, что можно было продать или обменять на продукты, прежде всего на хлеб. Мы с каждым днем физически слабели. На следующий год мне предстояло идти в школу, и родители приняли решение отправить меня к тете Симе в Смоленскую область, благо немцев оттуда уже прогнали и тетя сама приглашала нас к себе на время. Тетя Сима – это мамина сестра, как говорили взрослые, очень добрая и хорошая женщина с истинно русским характером. Жила она в селе Царево-Займище, и за счет подсобного хозяйства и каких-то колхозных заработков, выдаваемых овощами и продуктами, с питанием в селе было все же легче, чем в городе.

И вот холодным зимним утром мы с мамой «высаживаемся» на железнодорожной станции где-то вблизи Можайска, затем нам благодаря везению удается на попутных санях подъехать несколько километров в нужном направлении. А дальше много километров пешком по заснеженному тракту. Представьте картину. Кругом безбрежные заснеженные поля, дорога, которую, естественно, никто не чистит, и вокруг ни души, только трескучий мороз и завывание ветра. И среди этой мертвой картины плетутся два человека, с трудом пробираясь через сугробы, волоча за собой какие-то неуклюжие санки, на которых лежит небольшой тюк с каким-то барахлом, которое маме удалось собрать в надежде продать или поменять на продукты в селе у тети Симы. Эти километры пути я запомнил на всю свою жизнь. Как мы дошли, объяснить сам себе никогда не мог. Со всех точек зрения это было нереально. Ослабленные голодом, мы еле передвигали ноги, преодолевая сплошь заметенные участки на дороге, после очередной сотни метров мы останавливались, и мама тихим голосом, как бы спрашивая меня, говорила: «Отдохнем, сынок…». Мы присаживались на санки и минут пять молча отдыхали. Затем мама поднималась и, как бы извиняясь предо мной, произносила: «Пойдем сынок, уже немного осталось…». Помню, как тяжело было вставать с санок, голова кружилась, скорее всего, от систематического недоедания, но видя, с каким стоическим усилием мама начинала движение вперед, помню, как сжимал руки, и возникало взрослое желание – не отстать и поддержать самого дорогого для меня на свете человека. Мне кажется, в те семь лет отроду на той заснеженной дороге я стал взрослым человеком. Детство ушло безвозвратно, ведь борьба за выживание меняет представление о шкале времени и ценностей. Я нередко вспоминаю этот сюжет из далекой моей жизни. Почему-то всегда видится картина с высоты птичьего полета – там, внизу по заснеженной дороге два человека, пошатываясь, бредут по колено в снегу и волочат за собой большие неуклюжие санки…

Эмоциональное потрясение оказалось столь сильным, что, пока мама была жива, я не мог избавиться от фобии – страха за ее жизнь. Всегда переживал, когда она уезжала на работу, ждал и переживал, когда она где-нибудь задерживалась. Холодный страх, который я испытал на той смоленской дороге, физически ощущая, что погибнуть, замерзнуть в тот момент было более чем реально, преследует меня всю жизнь.

И, несмотря ни на что, мы все же добрались до села Царево-Займище, тетя Сима отогрела нас, покормила (настоящей горячей картошкой!) и уложила отдыхать. В этой милой и доброй семье я прожил больше года, набрался сил, освоил деревенскую жизнь, усвоил деревенские законы и правила. Лучшие годы моего детства связаны именно с деревенским периодом жизни. До чего приятно было жить среди простых, добрых, бескорыстных, кристально честных людей!